Книга Истребление персиян - Татьяна Никитична Толстая

куки́ш. Дамаск развоплотился с Дамаском, распался по слогам – Да-маск – есть только “маска на мне, счастливейшем из всех”. Такая же маска, как чадра у Будищева. Размер катастрофы, правда, другой.

Вот эта пропасть между означаемым и означающим – трагическая. В ней – смерть. Земля, как у Антея, уходит из-под ног, и всё повисает в воздухе. Князев датировал свое стихотворение 17 января 1913 года, больше он ничего не написал. Спустя два месяца он покончил с собой: из-за Глебовой-Судейкиной, его отвергнувшей. Закрыла Ольга Афанасьевна перед Всеволодом Николаевичем врата своего Дамаска.

Всеволод Князев и Ольга Глебова-Судейкина – два главных героя “Поэмы без героя”, там про разрыв между означаемым и означающим много сказано. Но это будет позже, поэма стала складываться в 1940 году (надо нам как-нибудь про нее подробней поговорить).

А 17 декабря 1959-го, комментируя написанное, Ахматова сообщает:

Первый росток (первый росточек, толчок), который я десятилетиями скрывала от себя самой, – это, конечно, запись Пушкина: “Только первый любовник производит… впечатление на женщину, как первый убитый на войне…” Всеволод был не первым убитым и никогда моим любовником не был, но его самоубийство было так похоже на другую катастрофу… что они навсегда слились для меня. Вторая картина, навсегда выхваченная прожектором памяти из мрака прошлого, это мы с Ольгой (Глебовой-Судейкиной. – А.Т.) после похорон Блока, ищущие на Смоленском кладбище могилу Всеволода (†1913). “Это где-то у стены”, – сказала Ольга, но найти не могла.

Как в Писании сказано? “Люди же… стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя… С открытыми глазами никого не видел”. Только на Смоленском никто не взял за руки и не привел в Дамаск.

А теперь залезем в роман Мопассана “Жизнь” (1883) и прочтем:

Жанна спала обычно на правом боку, и левая грудь часто выглядывала наружу при пробуждении. Жюльен это подметил и окрестил ее: “гуляка”, а вторую: “лакомка”, потому что розовый бутон ее соска был как-то особенно чувствителен к поцелуям. Глубокая ложбинка между обеими получила прозвище “маменькина аллея”, потому что он постоянно прогуливался по ней; а другая, более потаенная ложбинка именовалась “путь в Дамаск”…

И что? – да ничего. Мы с вами не рухнем со стула, не зальемся горючими слезами, не побежим, задыхаясь, в полицию. Зевнем, перелистнем страницу и станем читать дальше. Лень даже обсуждать, хороша ли шутка Мопассана или нет. Шутка как шутка – бывает позабористей. “Война богов” Парни в этом отношении королева. Но и без нее такого добра навалом, море разливанное мировой литературы, мы же не собираемся его осушить. Мы же во имя христианской любви не будем биться в припадках ненависти, роняя слюну на “Pussy Riot”. Но эпидемия Дамаска в русской словесности, случившаяся сто лет назад, и нам кажется чумой. А это – ничуть. В чем тут дело?

ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ:

А я не знаю, в чем тут дело. У меня ответов нет, одни наблюдения. Вот, например, наблюдаю шутки резвящихся муз: мы с вами крутим и вертим русскую конструкцию Эрос – Смерть – Восток, и вон какие бездны открываются, пусть и пошлые; а как француз подвернулся, как Западом пахнуло – так сразу роман “Жизнь”… Я знаю, что переводить это название надо скорее как “История одной жизни”, потому что там артикль соответствующий: “Une Vie”, но суть-то дела это не меняет.

Запад – Пушкин – Испания – Франция – Жизнь, и явись как яркий день, всё с себя снимай и возрадуемся. Шумит, бежит Гвадалквивир.

Восток, Персия, Индия, киргизы – убитый Грибоед, повесившийся Есенин, застрелившийся Князев, epic fail Дадона и сыновей. Кто крадется как тень ночью, укрывшись “потемнее”, – Смерть крадется, кто еще. Надень накидку, чадру, маску, прокрадись как тень, всех обманем, создадим иллюзию Персии. Любит русский человек смерть, знает в ней толк, влечет она его и тянет.

А вы вот обещали сказать, отчего красавица из “Чистого понедельника” поселилась напротив тяжеловесного ХХС, а не какой-нибудь древней маленькой церкви. Так отчего же?

АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВСКИЙ:

Персия и в “Чистом понедельнике” – смерть, сначала не прямо, а опосредованно, через гибель Грибоедова, как предчувствие конца:

И мы зачем-то поехали на Ордынку, долго ездили по каким-то переулкам в садах, были в Грибоедовском переулке; но кто ж мог указать нам, в каком доме жил Грибоедов, – прохожих не было ни души, да и кому из них мог быть нужен Грибоедов? Уже давно стемнело, розовели за деревьями в инее освещенные окна…

– Тут есть еще Марфо-Мариинская обитель, – сказала она.

Я засмеялся:

– Опять в обитель?

– Нет, это я так…

Смотрите, смертоносная Персия через Грибоедова прямо тянется к Марфо-Мариинской обители, за которой обрыв, ничего нет, кончилась родина.

Но не только Грибоедов есть в “Чистом понедельнике”. Там и Есенин мелькает, по крайней мере чудится:

– А отчего вы вчера вдруг ушли с концерта Шаляпина?

– Не в меру разудал был. И потом желтоволосую Русь я вообще не люблю.

Шаляпин, конечно, mujik и много из этой роли извлек, но “желтоволосая Русь” никак не про него – она про Есенина, которого в “Чистом понедельнике” быть не могло, но который незримо там витает, навеянный страстной к нему ненавистью автора.

“Желтоволосой Руси” оба героя скрыто противопоставлены: оба черные, что всё время подчеркивается, он – какой-то “сицилианский”, она – персидская. При этом оба русские, он – дворянин, она – купеческая дочь, из той России, которой не стало: “желтоволосая Русь” постаралась для этого.

“Желтоволосая Русь” vs разлитый в воздухе мавританский вкус, который вбирает в себя и Турцию, и Персию, и Индию, и раскольников на Рогожском кладбище, и что-то киргизское в кремлевских башнях, и даже Сицилию – это всё про что? И причем тут, действительно, ХХС?

Я для простоты цитирования залез в Яндекс, чтобы скачать “Чистый понедельник”, а там рядом с Буниным лежит “Чистый понедельник. Анализ” – не удержался, прочел:

Как храм Спасителя был близок к окнам ее квартиры, так Бог был близок ее сердцу. Она часто ходила в церкви, посещала обители, старые кладбища. И вот наконец она решилась. В последние дни мирской жизни она испила ее чашу до дна, простила всех в Прощеное воскресенье и очистилась от пепла этой жизни в Чистый понедельник: ушла в монастырь. “Нет, в жёны я не гожусь”. Она с самого начала знала, что не сможет быть женой. Ей суждено быть вечной невестой, невестой Христа. Она нашла свою любовь, она выбрала свой путь.

Интересно, как рассказ в три странички исковеркан до неузнаваемости. Не трактован произвольно, к этому мы привычные, а именно что