Книга Сосед сверху, сосед снизу - Джина Шэй
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но-но, — фыркаю я, слушая, как медленно притихает горечь в моей груди, — я обещала тебе шанс на выигрыш. А не прыгнуть в твою постель прямо сегодня. Я, так и быть, рассмотрю твою кандидатуру поближе. Вот сейчас рассматриваю. Нет, ты не в моем вкусе. Все, мы в расчете. Arrivederci!
Я не дожидаюсь, пока итальянец поймет, что именно я сказала — ныряю под его рукой и выскакиваю из лифта, так кстати распахнувшего свои двери.
— Ах, ты, маленькая бестия, — судя по возмущенному возгласу Эрика за моей спиной — он уже настроился на быструю победу и не ожидал от меня такой изворотливости.
А если судить по быстрым шагам за моей спиной — лучше бы мне прибавить скорости, а то меня догонят. И, кажется — еще и покарают!
Я пролетаю двор на одном адреналине. Всему виной джинсы, которые я сегодня надела — маленький бунт против вечного назаровского «моя жена не будет ходить в штанах, она должна быть похожей на женщину». Вот только…
Ой, какая я все-таки оптимистка — надеялась от него убежать.
Змей настигает меня уже за аркой, ловит за руку и дергает к себе так резко, что мне было проще расстаться с кистью, чем оказать внятное сопротивление.
Будь я на каблуках и не будь я в прошлом танцовщицей — я бы потеряла равновесие и упала бы на него. В его длинные руки да на широкую грудь, разумеется. Идеальный расчет с точки зрения Эрика.
Только ноги бывшей чемпионки — никогда не забывают как стоять. Даже дома, у раковины я мыла посуду в первой позиции. Устояла я и сейчас. Четко развернув под нужным углом стопы, выгнув спину назад, чтобы не дай бог не смазать расстояния между мной и Змеем.
Близости между нами не случается.
Только глаза у Змея вспыхивают ярче. Он понял.
— Танцовщица, — хищно улыбается он так, будто только что поймал меня с поличным, — что ж ты сразу не сказала, ciliegina, что ты танцуешь? Ведь у нас получается гораздо больше общего, чем мне казалось раньше.
Мое сердце колотится где-то в горле — от быстрого забега, от этой слишком быстро прокрутившейся ситуации, да и от разоблачения тоже, да. Понял-то он понял. Только все равно не узнал.
Что у нас может быть общего, Змей, если у тебя на уме кроме секса и нет ничего? И все это — лишь бы побыстрее меня уломать, ни для чего больше.
— Я танцевала, — я хотела всего лишь его поправить, прояснить ситуацию, но голос почему-то вдруг начинает дрожать, — давно… Бросила…
Я не плакала тогда, когда читала переписку Назарова и Земцовой.
Я не плакала, осознав, что в мой день рождения мой муж подарил мне свой первый левак, хоть мне при этом открытии и хотелось ослепнуть.
А сказав эти четыре слова, я вдруг понимаю, что мир попросту тонет за водопадом моих раскаленных, совершенно неостановимых слез.
Я бросила.
Бросила танцевать.
Бро-си-ла!!!
Интересно, кто-нибудь раньше рыдал с такой отдачей в рубашку Эрика Лусито? Да? Нет? Впрочем, какая разница. Он ведь сам виноват — сам подставляет мне свое плечо сейчас...
— Вот дьявол…
Рыдающие женщины давно не были для Эрика Лусито слабостью. Слезы вообще были универсальным женским методом решения проблем, а уж каким удобным средством манипуляции…
Он был бы идиотом, если бы не научился их игнорировать.
Только вот в чем была принципиальная разница? Женщина, что рыдает и говорит, что ты разбил ей сердце, указав на дверь утром — понятна, как конфетный фантик. И ты видишь все: и излишний драматизм, и всю постановочность этой сцены, и мозжечком чувствуешь, в какие именно места тебе пытаются надавить.
А что делать с женщиной, которая плачет из-за чего-то своего, да так глубоко, так надрывно, будто ей сообщили о смерти любимого брата, не меньше.
Это выбивает из колеи и делает землю под ногами какой-то зыбкой.
А еще — это сбивает даже самый железобетонный настрой, заставляет притухнуть кипящий в крови азарт охотника.
Ну и хорошо, а то уж очень однозначно реагировала на эту девушку физиология Катанийского Змея.
— Ну что ты, ciliegina? — тихонько шепчет Эрик, осторожно проводя ладонью по подрагивающим лопаткам девушки. — Не плачь, ничего страшного ведь. Многие бросают. Не всем это дано и об этом печалиться не стоит.
Что уж говорить, некоторые — просто исчезают, даже если дано. И держись за этот мираж после этого всеми когтями собственных воспоминаний, убеждай себя, что она — была. По-настоящему была. Не привиделась. Хотя в какой-то момент начинаешь сомневаться и в этом.
Просто таких как она не бывает. Не было. И не будет, видимо. Кем же она может быть кроме как сном?
Настя нервно всхлипывает, хотя это больше похоже на похороненный в слезах язвительный смешок. Чему она смеется — она не поясняет. Как и прекращать плакать, уже глуше, тише, но все так же горько...
Эрик оглядывается. Он не так хорошо представлял, где находится, но… Есть! Взгляд все-таки цепляется за нужную вывеску. Не так уж он ошибся с местной географией. Ну, или этих кофеен в этом квартале две, что в принципе, тоже сейчас вполне устроит.
— Идем-ка, — Эрик тверже приобнимает девушку за плечи, заставляя её сдвинуться с места.
Первые шаги даются ей так непросто, будто её ноги вдруг стали деревянными, но в кофейню она заходит уже вполне ровно.
— Два яблочных пирога и чайник чая побольше, — бросает Эрик первой попавшейся официантке, и девушка, замечая Настю, по щекам которой все еще бегут беззвучные слезы, торопливо кивает.
— Ну и? — усаживать эту упрямую козу пришлось силком. — Что это было? Что с тобой происходит? Чтобы девушка в моем присутствии рыдала не из-за меня — детка, я начинаю сомневаться в своей славе последнего мерзавца. А я не люблю в себе сомневаться!
— Пф-ф-ф, — Настя болезненно фыркает, стирая слезы с лица бумажной салфеткой, — ты прости, я близко тебя не знаю…
— Погоди, погоди, мы это еще с тобой наверстаем, — вклинивается Эрик, снова заставляя Настю насмешливо закатить глаза. Но так она хотя бы не плачет и потихоньку начинает походить на человека. В чем, собственно, и была цель.
— Ты прости, — снова повторяет Настя, — но место первого мерзавца в моем личном топе тебе уже не светит, Змей. Оно занято. И поверь, тебе не выиграть у моего мужа, даже не старайся.
— Ну нет, — Эрик покачивает головой, — никогда не говори никогда, ciliegina. Моей славе уже не один год и я с ней уже сроднился. Чтобы я уступил её кому-то еще? Да ни в жизнь. Я тебя еще обязательно разочарую. Дай мне только время.
Девушка чуть покачивает головой, отводя взгляд в сторону. Она снова уходила в себя, снова втягивала все чувствительные места под колючий панцирь, и вот этого допускать нельзя было ни в коем случае.
