Книга Господа Чихачёвы - Кэтрин Пикеринг Антонова

Хотя хлопоты Андрея о карьере Алексея и увенчались заметным успехом, существовали ограничения, и он не мог обращаться к персонам высшего круга. В 1860 году Андрей написал княгине Софии Григорьевне Волконской, которая принадлежала к одной из богатейших и влиятельнейших семей Российской империи. У Волконских были имения во Владимирской губернии, но, насколько нам известно, Андрей никогда лично ни с кем из княжеской фамилии не встречался. В письме он сообщал княгине, что один из ее крестьян «оскорбил» его сына. Он получил следующий ответ:

Милостивый Государь Андрей Иванович,

Ее Светлость Княгиня Софья Григорьевна, будучи не совсем здорова, поручила мне отвечать на письмо Ваше от 20 прошлого января, в котором Вы жалуетесь на оскорбления, причиненные сыну Вашему крестьянином ее Николаем Алексеевым.

Вследствие этого честь имею Вас уведомить, что не находя нужным производить особенное исследование по этому делу, ибо вполне доверяю изложенным Вами обстоятельствам, я вместе с тем сделал надлежащее распоряжение к удовлетворению сына Вашего, о чем он извещается особым письмом.

С истинным почтением имею честь быть Вашем М. Г. покорн. слугой

Главно-управляющий имениями Ее Светлости[101].

Этот документ примечателен в ряде отношений. Во-первых, кажется странным, что «оскорбление» дворянина крестьянином показалось Андрею делом достойным внимания. В любом случае проблему оказалось невозможно решить ко всеобщему удовлетворению немедленно (хотя слово «оскорбление» может подразумевать оскорбление действием: возможно, то было достаточным основанием требовать официального возмещения вреда). Во-вторых, княгиня не соблаговолила лично ответить на письмо Андрея, несмотря даже на то что она легко могла подписать письмо, составленное секретарем от ее имени. Хотя Андрей писал лично ей и по ее московскому адресу, она приказала ответить управляющему; это, безусловно, показывает, что жалоба Андрея рассматривалась как жалоба лица более низкого социального положения: в понимании княгини вопрос был скорее делового, чем личного или светского характера.

Хотя нет сомнений, что и она, и Андрей обладали одинаковым юридически привилегированным положением, очевидно, что княгиня попросту не считала ровней такого человека, как Андрей с его невысоким чином и доходом. Даже управляющий имениями княгини, по всей видимости, думал, что его положение позволяет смотреть на Андрея сверху вниз: то, что он называет письмо Андрея жалобой, как и великодушное пояснение, что он поверит скорее словам Андрея, чем крепостного (хотя он должен был сделать это автоматически в силу одного только социального положения Андрея), свидетельствует о снисходительном к нему отношении. Наконец, важно, что Андрей написал письмо от имени своего сына о проблеме, касающейся лишь Алексея, которому на тот момент было уже тридцать пять лет. Если допустить, что и в зрелом возрасте Алексей в некоторой степени зависел от отца, представляется вероятным, что, прибегая к протекции, следовало выложить на стол все карты; человек более высокого статуса и с лучшими связями с большей уверенностью мог рассчитывать на успех своего обращения, чем кто-то более низкого положения. В этом случае, по-видимому, Андрей обладал достаточным статусом, чтобы добиться решения вопроса, но недостаточным, чтобы уберечь сына от дальнейших оскорблений.

Другой пример касается скорее дружеских отношений, чем конфликта, и еще раз демонстрирует существенное различие в положении состоятельной знати и провинциальных помещиков. Во время посещения симбирских владений семейства в 1861 году Алексей описывал людей, с которыми сдружился за время долгого путешествия. Среди них были отставной гвардейский офицер Николай Топарин и его сын Петр, в возрасте пятнадцати лет поступивший в Казанский университет. Отец, владевший тремя тысячами крепостных, недавно вернулся из совершенного вместе с сыном заграничного путешествия и собирался поселиться вместе с юношей в Казани, оставив заболевшую жену и дочь в Санкт-Петербурге. Алексей был очень рад знакомству с этим гораздо более состоятельным человеком, по какой-то причине путешествовавшим вторым классом: «И… мне с ними в каюте 2-го класса так было приятно провести эти трое суток что Вы представить себе не можете, мы говорили и в карты играли, и хохотали разным разностям всего было довольно, сам Ник. Федорович говорун большой и краснобай превосходящий нашего Безобразова и тоже был недолгое время уезд. предводителем но не поладивши с губ. властями скоро оставил службу». Алексей с наивным восторгом далее пишет, что дом Топарина (в Казани) «лучше губернаторского Владимирского… Ночлег мне был богатейший на их парадной 2-х спальной кровати в гостиной с нишами или ширмами и я проснувшись вообразил себе что я будто во Дворце»[102]. По-видимому, Топарин с радостью покровительствовал молодому дворянину; безусловно, Алексей относился к нему с благоговением и восхищением, вызванным не только занимательностью бесед с Топариным, но и его особняком и, что ясно без слов, великодушием, проявленным по отношению к скромному провинциалу.

Согласно концепции Дж. ЛеДонна, система покровительства внутри дворянского сословия в России периода 1689–1825 гг. контролировалась лишь двумя кланами – Нарышкиных и Салтыковых – с их многообразными родственными связями, включая и дальних родственников, так что даже самые скромные дворяне должны были искать протекции одного из этих кланов в надежде заключить удачный брак, получить служебный пост, провести судебный процесс или решить какую-нибудь другую проблему[103]. Как показывает письмо Волконской, внутри благородного сословия, безусловно, существовала иерархия, и тем, кто не знал своего места, следовало его указать. Самые богатые и могущественные дворяне покровительствовали менее влиятельным провинциальным помещикам, наподобие Чихачёвых, примерно так же, как Андрей покровительствовал наиболее доверенным своим крепостным и, вероятно, как принадлежавшие ему старейшины-крепостные покровительствовали своим менее влиятельным домочадцам и землякам. Характер и структура властных отношений воспроизводились на всех уровнях общества; они определялись, обосновывались и постоянно обновлялись в процессе сложных переговоров об услугах, наградах и одолжениях, а также посредством наказаний, которые навлекали на себя те, кто не следовал неписаным, но прекрасно всем известным правилам. Семьям среднего достатка (к которым принадлежали Чихачёвы) должно было быть понятно, что именно пять процентов богатейших дворянских семейств, владевших почти половиной крепостных Российской империи, хоть и не обязательно определяли саму политику государства, но определенно держали под контролем систему оказания протекции и повседневную жизнь армии и чиновничества. И этим гораздо менее состоятельным помещичьим семействам было совершенно ясно, что за границами родных деревень их собственный статус значительно понижался.