Книга Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности - Майкл Поллан

Описания таких видений и переживаний всегда намного бледней по сравнению с той реальностью и тем эмоциональным накалом, которые очевидцы стремятся передать в своих рассказах; для передачи подобных знаковых событий, которые радикально меняют всю жизнь человека, слова человеческого языка кажутся неприспособленными. Когда я сказал об этом Ричардсу, он улыбнулся.

– Представьте себе пещерного человека, вдруг оказавшегося в самом центре Манхэттена, где он видит автобусы, мобильные телефоны, небоскребы, самолеты. А затем он вновь оказывается у себя в пещере. Что он может рассказать об увиденном и пережитом? Что-то вроде: «Это было нечто большое, ошеломляющее, громкое». В его словаре отсутствуют такие слова, как «небоскреб», «лифт», «мобильный телефон». Возможно, интуиция и здравый смысл подскажут ему, что это все неспроста, что во всем увиденном есть некие смысл и порядок, но что это за смысл и порядок, он выразить не сможет. Мы находимся в таком же положении. Для описания увиденного нам нужны слова, которых, увы, у нас пока еще нет. У нас есть только пять цветных мелков, а вот как с их с помощью передать пятьдесят тысяч различных оттенков – это проблема!

В самый разгар этого путешествия в неведомое в помещение вдруг вошел дежурный психиатр, приставленный к Ричардсу, чтобы следить за его состоянием (он все это время находился за дверью), и попросил того сесть, чтобы измерить его рефлексы. Когда психиатр начал постукивать резиновым молоточком по его надколенным сухожилиям, вспоминает Ричардс, он вдруг почувствовал «сострадание к младенческой науке. Исследователи понятия не имеют о том, что происходит в моем внутреннем эмпирическом мире, о его невыразимой красоте или его потенциальной важности для всех нас». Спустя несколько дней после эксперимента Ричардс зашел в лабораторию и спросил: «Что за препарат вы мне дали? Как он называется?»

– И вся остальная жизнь, – заключил он, – это всего лишь сноски и примечания к этому событию!

Однако после нескольких неудачных попыток повторить на псилоцибиновых сеансах подобный мистический опыт Ричардс начал задаваться вопросом: а не раздул ли он пережитое им? А спустя какое-то время в университет из Гарварда приехал Уолтер Панке, только что написавший диссертацию под руководством Тимоти Лири, и они быстро стали друзьями. (Когда они были в Германии, именно Ричардс приобщил Панке к психоделическим откровениям, уговорив его пуститься в первый «кислотный трип»; в Гарварде же Панке никогда не принимал ни ЛСД, ни псилоцибин, считая, что это скомпрометирует объективность Бостонского эксперимента.) Панке предложил Ричардсу повторить опыт, но с гораздо большей дозой, при условии, что комната будет освещаться мягким светом, в ней будут цветы, растения и будет звучать спокойная музыка. И Ричардс еще раз пережил «нечто невероятно глубокое. Я понял, что, в сущности, ничуть не раздул свой первый опыт, а, наоборот, запамятовал чуть ли не восемьдесят процентов из того, что пережил».

– Я никогда не подвергал сомнению реальность этого опыта, – сказал мне Ричардс. – Это было царство мистического сознания, тот самый мир, о котором говорил Шанкарачарья, о котором писали Плотин, святой Иоанн Креста и Мейстер Экхарт. И именно это подразумевал Абрахам Маслоу под своими «пиковыми переживаниями», хотя самому Абрахаму они без наркотиков вряд ли были доступны. [Под руководством Маслоу Ричардс изучал психологию в Брандейском университете.] Абрахам был типичным еврейским мистиком. Он мог просто лечь на землю у себя во дворе и испытать мистическое откровение. Психоделики не для него, а для тех из нас, кто не обладает таким врожденным даром.

Из этих первых психоделических трипов Ричардс по-следовательно вынес три непреложных убеждения. Первое – что сакральный опыт, описываемый великими мистиками и людьми, принимающими большие дозы психоделиков, под влиянием которых они совершают свои внутренние странствия, – это один и тот же опыт и он реален в том смысле, что это отнюдь не плод воображения. Сам Ричардс выражает это так:

– Ты просто погружаешься в сознание, погружаешься глубоко-глубоко, далеко-далеко и там наталкиваешься на сакральное. Это не что-то, производимое нашим сознанием, а нечто, существующее там изначально и лишь ждущее, когда его откроют. И с уверенностью можно сказать, что оно открывается как верующим, так и неверующим.

Второе убеждение – что все эти мистические откровения, чем бы они ни были вызваны, наркотиками, препаратами или чем-то другим, являются, по всей вероятности, первичным базисом религии. (Частично именно по этой причине Ричардс убежден, что психоделики должны быть частью процесса образования студентов-богословов.) И третье – что именно сознание, а не мозг является сущностным свойством Вселенной. В этом вопросе он солидарен с Анри Бергсоном, французским философом, который считал человеческий мозг всего лишь радиоприемником, способным настраиваться на внешние по отношению к нему частоты энергии и информации.

– Если захотите отыскать ту блондинку, которая вчера вечером вела программу новостей, – шутит Ричардс, как всегда прибегая в подобных случаях к аналогии, – вам незачем искать ее в телевизоре. (Действительно, телевизор, как и человеческий мозг, вещь необходимая, но одного его явно недостаточно.)

В конце 1960-х годов, после окончания аспирантуры, Ричардс начал работать научным сотрудником в больнице Спринг-Гров, расположенной за пределами Балтимора, где, вдали от шума и светской мишуры, окружающих Тимоти Лири, разворачивалась самая невероятная контрафактная история психоделических исследований. Действительно, это тот случай, когда повествовательный талант и дар рассказчика, присущий Лири, придал достоверной истории форму, ей несвойственную, так что в результате большинство из нас до сих пор верит, что до прихода Лири в Гарвард и после его отставки там вообще не проводилось никаких серьезных исследований. Но все то время, пока Ричардс в 1977 году не ввел добровольному участнику последнюю инъекцию псилоцибина, в Спринг-Гров активно осуществлялась (причем без каких-либо стычек или споров) амбициозная программа исследования психоделиков, и осуществлялась она в основном на гранты, выделяемые Национальным институтом психического здоровья; эти исследования велись с размахом: с шизофрениками, алкоголиками и наркоманами, с онкологическими больными, обуянными страхом перед смертью, со священниками и специалистами по психическому здоровью, а также с больными, страдающими серьезными расстройствами личности. В период с конца 1960-х до середины 1970-х годов психоделической терапии в Спринг-Гров подверглись несколько сотен больных и добровольцев. Эти исследования были хорошо продуманы, и в большинстве случаев исследователи добивались весьма хороших результатов, которые регулярно публиковались в таких престижных научных журналах, как «Журнал Американской медицинской ассоциации» и «Архивы общей психиатрии». (Хотя Роланд Гриффитс придерживается мнения, что большая часть этих исследований «весьма подозрительна», тот же Ричардс, например, поведал мне, что «эти исследования далеко не так плохи, как полагают люди вроде Роланда».) Поражает другое: сколь много исследований, что ныне проводятся в медицинском центре Джонса Хопкинса и в Нью-йоркском университете, было задумано и предугадано еще в Спринг-Гров; действительно, сегодня трудно найти такой эксперимент с психоделиками, который не был бы проведен в Мэриленде в 1960-х или 1970-х годах.