Книга Орел и голубка [= Коршун и горлица ] - Джейн Фэйзер

Она открыла лицо и с улыбкой поклонилась.

— Добрый день, Абул.

Он одарил ее ответной улыбкой.

— Добрый день, Айка, — она прекрасно выглядит, — отметил он про себя.

Но за ее красотой что‑то крылось, что‑то, к чему он не привык. Абул получше рассмотрел ее и решил, что она нервничает. Руки ее теребили складки платья, а глаза избегали смотреть на него.

— Давненько мы уже не разговаривали наедине, — сказал она с принужденной улыбкой. — Боюсь, что я оскорбила тебя.

Абул встал:

— Ты знаешь, что это так.

— Я была дурой, — поспешно сказала Айка. — Я не имела права подвергать сомнению твои суждения касательно нашего сына. Ты не можешь простить меня?

Все внутри нее сопротивлялось, когда она это сказала. Никто, только она, мать Бобдила, имеет право решать, как ему жить, но в интересах высшего порядка она должна сделать вид, что повинуется приказам мужа.

— Я простил тебя, — сказал он. Это было правдой. Ее капризный отказ даровать ему свое тело не причинил ему боли, а вызвал только легкую досаду. Он уже наказал ее за это, но теперешнее отсутствие желания с его стороны обусловлено совсем другими причинами, которые было невозможно искоренить, поскольку они, как он теперь понял, были свойствами ее натуры.

Айка подошла к нему ближе и положила руку ему на плечо.

— Я скучала по тебе, муж мой. Уж и не знала, как просить у тебя прощения, — она опустила глаза, чтобы не выдать своего возмущения тем, что ей приходится так униженно молить его о прощении. Но Абула было не так‑то легко провести. Он слишком хорошо знал свою жену, чтобы поверить в то, что не отчаяние заставило ее прибегнуть к этому маневру.

— Давай не будем больше об этом говорить. У тебя есть ко мне еще какое‑нибудь дело?

Айка заскрежетала зубами. Она понимала, что не достигла ничего, кроме поверхностного улучшения их отношений, но если он простил ее, то что же является причиной его теперешнего недовольства.

— Нет, — тихо сказала она, — я пришла только, чтобы уладить наши отношения. Благодарю тебя, муж мой, за твое великодушие и всепрощение. Не буду больше задерживать тебя. — И она скользнула к двери, затем остановилась. — Ты не хочешь, чтобы я как‑нибудь позаботилась о женщине, которую ты привез во дворец вчера вечером? Она будет размещена в гареме?

Абул позволил себе слегка улыбнуться. Так вот зачем она все это затеяла. Ну что ж, это неудивительно. Айка держала себя в курсе дел Альгамбры и, вероятно в данном случае, просто умирала от любопытства.

— Ты такая заботливая и предусмотрительная, Айка, — сказал он серьезно, — но тебе нет никакой нужды тревожиться об этой женщине. Она испанка и в женских покоях ей будет не по себе.

Айка подождала еще немного, надеясь на то, что он скажет что‑то еще, но так как он молчал, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть разочарование.

— Как пожелаешь, господин мой. Если понадобится, только скажи, и я устрою все наилучшим образом.

— Да, конечно, — торжественно ответил он, сознавая, что она раздосадована донельзя. — Благодарю тебя.

Айка удалилась, предварительно закрыв лицо.

По ее поведению нельзя было определить, какой сумбур был у нее в голове. Она не добилась ровным счетом ничего, только напрасно унизилась. У нее было такое чувство, что она так и не сумела снова впасть в милость к мужу, и не получила никаких сведений о загадочной гостье. Кругом были одни загадки — зачем вообще понадобилось Абулу посылать за Фатимой после ночи, проведенной с новой женщиной? Но, может быть, теперь Нафиссе уже удалось добыть кое‑какие сведения. По крайней мере, от Фатимы она может узнать степень нужды Абула.

Абул вышел на галерею. В клетке, свисающей с колоннады, заливалась трелями парочка певчих птичек. Он просвистел им что‑то и они уставились на него бусинками своих глаз. Улыбка играла на губах Абула. Айка была видна ему насквозь. Интересно, знает ли она о визите Фатимы? Вероятно, знает. Теперь, наверное, весь гарем уже бурлит.

Улыбка его потухла. Ему придется сделать что‑то, чтобы показать, что его жена по‑прежнему у него в милости — даже если для этого придется разок‑другой позвать ее к себе в постель в ближайшие дни. Это он должен позаботиться о том, чтобы во дворце царили мир и гармония, а подрыв авторитета Айки среди женщин не будет этому способствовать. Охваченный внезапным нетерпением, он вернулся в свои покои. Чем скорее он покончит с делами, тем скорее сможет перейти к осаде непреклонной крепости, предоставив тем самым своим женам думать, что им заблагорассудится. Несомненно, все это несколько оживит пресноватую жизнь гарема. И он позвонил в колокольчик, призывая своего визиря.

Утро было уже в разгаре, когда Юсуф постучал в дверь башни Сариты. Кадига открыла ее.

— Я пришел, чтобы проводить женщину в бани, — заявил он, — она должна прийти туда немедля.

Вернувшись с прогулки, Сарита занималась изучением своего нового гардероба. Зулема и Кадига сказали ей, что калиф лично приказал, чтобы ее снабдили дорогой парчовой одеждой, и с энтузиазмом принялись за ее осмотр. Для Сариты же все это было просто игрой. У нее были простые рабочие платья, в которых можно было лазать по скалам и ходить по проселочным дорогам. Одежда же, которую прислал калиф, насколько Сарита могла заметить, практически не имела ценности: она была из тончайшего шелка, богато расшита, а от мерцания драгоценных каменьев, щедро разбросанных по ее поверхности, у нее захватило бы дух, если бы она всерьез восприняла эту одежду.

Конечно, она была создана для томных блужданий по стране грез. Но этим нарядам было свойственно еще одно, беспокоившее Сариту качество — примеряя их, она увидела, как тесно облегает ткань ее налитую грудь и округлые бедра, как материал, хотя и далеко не прозрачный, оставляет впечатление наличия под собой голой плоти. Сарита решила, что в этих одеждах было нечто более чем нескромное; до нее дошло, что они были задуманы исключительно для того, чтобы доставить мужчине удовольствие.

Она все же настояла на том, чтобы ее оранжевое платье было выстирано, так что теперь оно сушилось около окна. Когда оно высохнет, Сарита сможет покинуть это место.

Сначала она не обратила внимания на приход Юсуфа, так как все равно не могла понять ни слова, однако проигнорировать перевод Кадиги она, увы, не могла.

— Он пришел, чтобы отвести вас в бани к господину Абулу.

Сарита выбрала абрикос и лениво надкусила его.

— Я останусь здесь, Кадига. Скажи Юсуфу, чтобы он передал калифу, что я не имею никакого желания прислуживать ему ни в банях, ни где‑либо еще.

Зулема охнула, а Кадига медленно подошла к ней. Черты ее лица заострились.

— Вы сами не знаете, что говорите, Сарита.

— О, я знаю, — Сарита выплюнула в ладонь абрикосовую косточку и бросила ее на пол. — Если я нужна господину Абулу, пусть он сам за мной придет.