Книга Тщеславие - Джейн Фэйзер

Она еще чертовски привлекательна, думал Филипп. Он почувствовал волнение, когда его взгляд упал на пышную грудь — два белых напудренных полушария, выглядывавших из декольте. Ниже, это он точно знал, покоились карминно-красные соски, и ничего не стоило освободить их пальцем из-под кружева…

— Милорд! — зазвенела переливчатая трель ее голоса. — Вы сейчас похожи на голодного волка. — Она игриво подняла руку с веером. — Не угодно ли будет его сиятельству откусить кусочек? — Тыльная сторона ладони соблазнительно прошлась по груди, и леди Дрейтон рассмеялась. Вслед за ней рассмеялись и все остальные, готовые принять участие в игре.

Филипп вспыхнул, но скрыл свое смущение:

— Миледи, когда предлагают столь спелый фрукт, мужчина был бы не мужчиной, если бы его не сорвал.

— Браво, милорд. — Смеясь, она взяла его под руку. — Но здесь очень жарко. Проводите меня до кареты, пока я не расплавилась.

— Или не потекла краска, — добавил тихий насмешливый голос, когда парочка двинулась к выходу.

— Зол же ты, Карсон! — Замечание сопровождалось сочным смехом.

— Зато всегда попадаю в яблочко, Руперт, — улыбнулся острослов.

— Не спорю. — Руперт смотрел, как удаляются Филипп Уиндхэм и леди Дрейтон. — Настоящая пышка.

— Недурна. Но сам бы я в этот пруд не окунулся. Ходят слухи, что совсем недавно она лечилась ртутью.

— Клевета! — Руперт, подзадоривая его, ухмыльнулся. — Не может быть!

— Готов спорить, Дрейтон ее наградил, — с ленивой усмешкой процедил Карсон. — Старая жаба мучилась триппером годами.

— Суровая цена за титул и состояние даже для такой особы, как Маргарет, — заметил Руперт, разглядывая виконта, по-прежнему клевавшего носом у огня.

— Жизнь коротка, мой друг, — легкомысленно возразил Карсон. — И нужно ее сделать как можно слаще. Вы играете вечером у леди Букингемшир? Говорят, сегодня на столах с фараоном ставка будет стоить десять гиней.

— Тогда надо пойти. Встретимся вечером. — Руперт раскланялся и вышел следом за графом Уиндхэмом и леди Дрейтон.

Филипп все еще был похож на того мальчика, каким его помнил Руперт, только ангельские золотые кудряшки теперь скрывал парик. Все так же строен, а глаза сияют чистосердечной прямотой. Эта фальшивая искренность обманывала многих, и только брат знал, что скрывается за мягкой улыбкой, только он мог заметить мимолетные проявления истинной натуры Филиппа. Руперт понимал брата не хуже, чем самого себя, и это знание бежало вместе с кровью по его жилам. Они были как две стороны игральной карты, только одно из изображений было до странности искажено.

Руперт встал в нише окна, чтобы наблюдать за братом, оставаясь незамеченным. Он часто так делал, даже когда его действия не имели реальной цели. Это стало своего рода навязчивой идеей — подсматривать за братом: видеть, как двигаются его губы, как он улыбается, ходит. Иногда в наклоне головы, в движении век, в серых, так похожих на его собственные глазах он узнавал Джерваса. Но лишь только находил это сходство, чувствовал, как его захлестывает волна дикой ярости, руки начинали дрожать, в глазах темнело.

Он словно снова слышал крик Джерваса из того давнего безоблачного дня и насмешливый голос Филиппа:

— Ты это сделал. Я видел. Снова ощущал собственное бессилие, когда брат говорил:

— Поверят мне. Мне всегда верят.

И конечно, ему поверили. Как верили всегда самому плохому о юном Каллуме, постоянно попадавшем в неприятности то по своей, то по чужой вине. Он к этому привык и стоически принимал побои отца. Но на этот раз все обстояло иначе. Его ни в чем прямо не обвиняли. Да и как можно было обвинять мальчишку в преднамеренном убийстве брата? Филипп заявил, что это несчастный случай, что Каллум заигрался и в пылу игры сбил Джерваса. Конечно, Каллум не предполагал, что Джервас сорвется со скалы, и ничего бы подобного не сделал, если бы хорошенько подумал. Но в доме стали шептаться, а в глазах близких появился упрек.

Слухи ползли по округе. Нельзя было выйти в деревню, чтобы не почувствовать на себе осуждающие взгляды, не услышать за спиной явственный шепоток. А дома было еще хуже. Отец бил с такой яростью, что память об этих побоях, казалось, до сих пор хранят все нервные окончания на его спине. Но не это было больнее всего. Мальчика убивало презрительное пренебрежение, с которым на него смотрели в доме — все, без исключения. Оно загоняло его в укромные уголки дома, где он прятался от мира, пока Филипп купался в золотом сиянии всеобщей любви. Тот самый Филипп, который сбросил со скалы Джерваса. Только никто никогда не поверит этому, и сказать правду — значило сделать свою жизнь еще страшнее.

Филипп был младшим из близнецов, появился на свет позже на две минуты, н со смертью Джерваса права наследника перешли к Каллуму. Отец негодовал, требовал от юристов изменить закон о первородстве, но те отвечали, что не могут переписывать законы Англии. Филипп не мог стать наследником до тех пор, пока был жив его старший брат. И вот старший брат решил устраниться сам.

Двенадцатилетний Каллум Уиндхэм, доведенный до отчаяния несправедливостью и жестокостью родных и читавший в глазах отца, что он нежеланный сын, почти поверивший сам в то, что именно он был виновником трагедии, в один прекрасный день исчез, а его одежду нашли на берегу. В деревне говорили, что Каллум наложил на себя руки, не в состоянии более выносить муки совести. А граф Уиндхэм порадовался, что обрел того наследника, которого хотел.

И вот лорд Руперт стоит в Сент-Джеймсском дворце и следит за своим братом-близнецом. Прошло восемнадцать лет с тех пор, как он звался Каллумом Уиндхэмом, и сейчас он нисколько не жалеет, что измучившийся мальчик исчез. Но желание мести, как горячие угли, тлеет в его груди. Он появился, чтобы оспорить свое право первородства, и Октавия Морган поможет ему в этом.

Внезапно решив, что на сегодня достаточно, Руперт вышел из дворца. Несколько дней он поиграет с мисс Морган в ожидание, даст ей время поразмыслить о радостях, которые она познала и, как он надеялся, по которым успела соскучиться, а потом все обернет к своей пользе.

Граф Уиндхэм любезничал с Маргарет Дрейтон.

— Не выпьете ли вечером со мной чаю, дорогой сэр? — кокетливо пригласила она.

— Ожидается большое общество, мадам?

— Один-два человека.

Граф непринужденно улыбнулся:

— Не уверен, что располагаю временем, чтобы принять ваше приглашение, мадам.

Леди Дрейтон не привыкла, чтобы ее обожатели возражали. Она удивленно подняла глаза и изумилась еще больше, различив в улыбке графа холодок, а в серых глазах — тень угрозы. Будь на ее месте графиня Уиндхэм, она тотчас бы узнала этот взгляд, предвестник жестоких побоев и унижений, но у леди Дрейтон не было причин бояться графа. И все же она отступила:

— Что ж, если вы предпочитаете тет-а-тет, я уверена, это можно устроить.