Книга Взаперти - Николай Свечин

– Вот и славно. Тогда, Алексей Николаевич, заявляю как на духу: мы в сыскной на вашей стороне. Теперь мне ясно, что вас оболгали. Ясно также, кто и с какой целью: обычная месть уголовных. Кайзеров и Дрига, правильно?

– Убежден в этом.

– Трое других свидетелей или подкуплены, или запуганы, или и то и другое сразу.

– И в этом убежден.

Тут влез коллежский асессор Маршалк:

– Наши чиновники ведут дела всех пятерых. Регулярно вызывают на допросы, сочиняют акты дознания. Вас, к сожалению, мы подсадить к ним в комнату не можем, вы отстранены от должности приказом министра. Но мы можем защищать ваши интересы. Негласно.

– Очень буду обязан, Карл Петрович! И вам, Владимир Гаврилович!

– К сожалению, только негласно, – подтвердил хозяин кабинета. – Что за времена настали… Тут еще перемена ветров в атмосфере. Вы попали под раздачу, вот что плохо.

Филиппов имел в виду указания, спущенные в прокурорский надзор из правительства. Коковцов решил поиграть в либерала, а остальные согласились, что теперь уже можно. В девятьсот пятом году власть едва устояла и долго огрызалась. После убийства в собственном кабинете начальника Главного тюремного управления Максимовского Минюст дал негласное распоряжение: закрывать глаза на любые жалобы из мест заключения. Туда попали десятки тысяч человек, особенно много пришло из армии. А Сахалинская каторга уже была закрыта по печальным итогам русско-японской войны. Правительству пришлось спешно создавать новые каторжные тюрьмы в европейской части России. Тюрьмы назвали централами, поскольку они подчинялись не губернаторам, а центральной власти. Их набили бунтовщиками и, желая выжечь смуту каленым железом, ввели в централах бесчеловечный режим. Никогда прежде права арестантов так сильно не нарушались. Люди умирали сотнями, их сажали в карцер, забивали до смерти, морили голодом… Заключенные жаловались в надзор, а тот молчал. Несчастные узники писали на волю, взывали к общественному мнению, требовали думских расследований, но все было бесполезно. Власть давила и давила, словно желая отомстить за пережитый испуг.

29 апреля 1908 года в Екатеринославской тюрьме произошла попытка группового побега. Во время прогулки десятая камера подорвала бомбу под стеной и напала на надзирателей. Камера была особая, из двадцати одного арестанта больше половины имели 279-ю «смертную» статью за терроризм; остальные должны были вот-вот пойти на каторгу. Анархист Нагорный, только что приговоренный судом к виселице, возглавил побег. Но бомбу взорвали неудачно, вся сила взрыва пошла в обратную от стены сторону – во двор. Пролома не получилось, и беглецы оказались в ловушке. Они стали разбегаться по внутренним помещениям, большинство спрятались на кухне. Зачинщики вылезли на крышу. Пришедшие в себя надзиратели озверели – и началась бойня.

Возглавили ее известные своей жестокостью старший надзиратель Белокоз и его помощник Мамай. Начальник тюрьмы Фетисов поощрял карателей. Тюремная стража ходила по этажам и убивала всех подряд: сначала беглецов, а затем и других арестантов, которые и не пытались скрыться. Всего было застрелено тридцать три человека. Лишь спустя несколько часов приехали прокурор с вице-губернатором и остановили расправу. Но жестокость надзирателей получила одобрение властей, и те вошли во вкус. За последующие шесть месяцев, по некоторым оценкам, екатеринославские тюремщики забили до смерти более трехсот человек. Ежедневно политических вызывали в коридор: «Вставай на линию огня!» Беззащитные узники выходили, и тут же на них обрушивался град ударов. Потом их сбрасывали со второго этажа на первый, где добивали уже лежачих, а кончалось все карцером. Попытки передать жалобы на волю ни к чему не привели. Общественность была запугана, пресса придавлена, а прокурорский надзор все знал, но молчал.

В тюрьмах начался ад. Часто стражники сознательно убивали арестантов и получали за это поощрения. Особо жуткие дела творились в Орловском, Новозыбковском, Николаевском централах и в Псковской тюрьме. Политические заключенные гибли безгласно, никто не пытался их защитить. На тюремных кладбищах схоронили тысячи узников, а те, кто выжил, сделались поневоле послушными.

В конце концов власть добилась, чего хотела. Дух вольности был истреблен вместе с вожаками. Из централов просочились-таки страшные подробности новой политики, Дума забеспокоилась, зарубежная пресса подняла крик. Как раз сменился министр внутренних дел, и наверху было решено ослабить репрессии. А заодно подбросить газетчикам пару жертв для разговения. Вот, мол, закон един для всех, мы никого не жалеем, даже статских советников… И Лыков со своим случаем оказался не вовремя и в неудачном месте.

Сыщики быстро договорились между собой. Офицерская взяла на себя следующее: допросить неофициально – поскольку официально этого Филиппову никто не поручал – всех сокамерников умершего Вовки Держивморду. Как именно и в котором часу он умер? В каком виде вернулся с допроса от Лыкова? Звали ли сокамерники надзирателя, когда увидели, что человек кончается? Не было ли чего-то подозрительного в смерти крепкого, прежде абсолютно здорового арестанта? Вдруг там отравление, которое медицина просмотрела? Успел ли Мохов что-то рассказать перед смертью? Как вели себя Кайзеров и Дрига, которых сыщики подозревали как зачинщиков оговора?

Последний вопрос особенно интересовал руководителей ПСП. Филиппов рассуждал так:

– Самая простая версия – Мохова убили эти двое. Но она же и самая неправдоподобная! Двое убивают, а трое других смотрят? Почему молчат, почему допустили? Ведь это соучастие в убийстве, за такое каторгу дают.

– Запугали или подкупили, – повторил слова шефа Маршалк.

– С трудом верится в такое, хотя другого объяснения просто нет, – вздохнул Владимир Гаврилович. – Ну сами представьте. Два злодея мурцуют третьего, который поганец похлеще их. Бьют в живот, разрывают кишку с селезенкой и при этом затыкают Вовке рот, чтобы он криками не вызвал надзирателей. А трое других безучастно наблюдают. Возможно ли подобное? Алексей Николаич, ответьте честно!

– Навряд ли, – выдавил Лыков. – Хотя в жизни чего только не бывает.

– Значит, фартовые убили своего для того лишь, чтобы вас подвести под монастырь? Ну… никогда про такое не слыхал…

Маршалк поддакнул:

– Я тоже. Для уголовных мы все не люди. Но за убийство фартового в их кругу полагается ответить. Как они не побоялись? На этапе ведь спросят.

– Насчет этапов сильно преувеличено, – тоном знатока возразил Алексей Николаевич. – В тюрьме все можно, если это принесет выгоду. Значит, Луке со Степкой было очень выгодно пойти на преступление. Но не пойму, в чем их интерес? Засадить меня в тюрьму? Такое, конечно, многие одобрят. Сотни и сотни оказались взаперти из-за меня. Знамениты сделаются Кайзеров с Дригой, блошиное семя. В любой клетке им уступят лучшие места у окна. Но только ли это? Может, барыги им заплатили, чтобы избавиться от чересчур старательного легавого? Ведь лишь у барыг есть деньги.

Филиппов обещал проверить версию про скупщиков краденого через агентуру. Но отнесся к ней скептически: