Книга Ни о чем не жалею - Даниэла Стил

Габриэла еще не успела до конца осознать, что же онасовершила, а Элоиза уже отреагировала. Она остановилась как вкопанная и созлобным удовлетворением указала наманикюренным пальцем на испачканную туфлю.

— Ну-ка вытри, — сказала она негромко, но уГабриэлы от страха сердце ушло в пятки.

— Прости меня, мамочка, прости, пожалуйста… —залепетала она, беспомощно оглядываясь по сторонам. Поза и жест Элоизы быливесьма выразительны и красноречивы, но никто из окружающих этого не замечал илиделал вид, что не замечает.

— Вытри немедленно! — повторила она, и Габриэлаопустилась на корточки, от страха позабыв про боль.

У нее не было платка, поэтому она в панике принялась счищатьпыльное пятнышко пальцами. На мгновение у нее в голове промелькнула мысльвоспользоваться для этого подолом платья, но это рассердило бы Элоизу ещесильнее.

Габриэла удвоила усилия. Она терла и терла черную замшусвоими тонкими пальчиками, пока они не заболели, но пятнышко грязи никак нежелало исчезать. Наконец Габриэла справилась.

— Только посмей еще раз наступить мне на ногу, и я тактебя отлуплю, что век будешь помнить. — Этой хриплой фразой Элоиза даладочери понять, что удовлетворена, и Габриэла мысленно возблагодарила бога захорошую погоду. Если бы на улице было мокро, ей вряд ли удалось бы счистить сзамши грязь, и тогда мать, несомненно, избила бы ее.

Впрочем, до вечера было еще далеко, и Элоиза вполне моглапередумать.

Домой они возвращались на такси, но поездка не доставилаГабриэле никакого удовольствия. С каждой минутой боль в груди все больше донималаее. Девочка с трудом сдерживала тошноту. Лицо ее сделалось белым, как бумага,на лбу выступили капли пота, но она не произнесла ни слова жалобы, не издала ниединого звука.

На Элоизу, что называется, напал добрый стих, и, добравшисьдомой, она совершенно позабыла о дочери. Что касалось Джона, то, учитываявчерашнюю ссору, Элоиза была с ним необычайно любезна. По крайней мере, она сним разговаривала, и в ее голосе не звучало обычной насмешливой холодности.

Не успели они войти в прихожую, как Элоиза тут же отослаладочь наверх. Она терпеть не могла, когда Габриэла путалась под ногами.

Габриэла подчинилась почти с радостью. Ей было так больно,что единственное, о чем она в состоянии была думать, это о том, чтобы посидетьнеподвижно хотя бы несколько минут. Но стоило ей очутиться в знакомойобстановке, как она тотчас вспомнила о Меридит. Красивая фарфоровая кукла былаее единственной подругой, которой Габриэла могла пожаловаться и от которойполучала хотя бы видимость сочувствия. Теперь даже этого она лишилась.

Габриэла все еще раздумывала о том, как она будет теперьжить без Меридит, когда в коридоре послышался смех. Девочка сразу узнала голосматери и даже вздрогнула от удивления. Элоиза вообще смеялась очень редко, асейчас она хихикала совсем как молоденькая девушка.

Джон что-то говорил ей, но слов Габриэла разобрать несмогла. Потом громко хлопнула дверь родительской спальни, и голоса смолкли.Похоже, мама и папа не ссорятся, потому что в этом случае они принималиськричать друг на друга. Теперь же из их спальни лишь изредка доносилисьприглушенные взрывы смеха, который отчего-то показался девочке если несчастливым, то вполне беззаботным и довольным.

Габриэла долго сидела, прислушиваясь и гадая, в чем дело.Она была уверена, что рано или поздно родители выйдут из своей комнаты хотя быдля того, чтобы покормить ее ужином, но ошиблась. Когда часы в холле пробилидесять, ей стало ясно, что сегодня ей снова придется лечь спать голодной.Позвать их она не смела, да и вряд ли Джон или Элоиза стали бы объяснять ейсвое Непонятное поведение. Что ж, ложиться без ужина ей было не впервой.

И, превозмогая вновь проснувшуюся в груди боль, Габриэластала раздеваться.

В тот вечер никто из родителей так и не пришел к ней. Джон иЭлоиза заключили временное перемирие и, уединившись в спальне, торопливонаслаждались друг другом. Элоиза простила — или сделала вид, чтопростила, — Джона за его вчерашнюю выходку, и это было настолько нехарактерно именно для нее, что он чувствовал себя по-настоящему сбитым с толку.Это — и еще то, что в «Плазе» он успел пропустить несколько порциймартини, — смягчило его настолько, что впервые за много месяцев Джонафизически потянуло к Элоизе — к женщине, которой он уже давно и почтидемонстративно пренебрегал.

Что касалось Элоизы, то и она почувствовала влечение к мужусовершенно неожиданно. В душе она уже давно поставила на нем жирный крест, иони до утра ворковали в своей комнате, словно двое голубков. Увы — ихновообретенные чувства не распространялись на Габриэлу. Оба отлично знали, чтоэтот мир — временный, и каждый спешил получить от него как можно большеудовольствия. Элоиза, во всяком случае, не собиралась жертвовать ни однойминутой, проведенной в постели с Джоном, ради того, чтобы накормить дочь.

Разумеется, Габриэла могла бы спуститься в кухню и пошаритьтам — после гостей всегда оставалось много разных вкусностей, но кто его знает,что будет, если она так сделает. Куда лучше — и уж точно безопаснее — былооставаться в комнате. Вскоре ей стало ясно, что и папа, и мама совершенно о нейзабыли, и Габриэла легла спать, думая о том, что в этом есть и хорошая сторона.Пусть ее желудок буквально сводило от голода, зато ничего плохого с ней большене случилось. Правда, было совсем не исключено, что, если папа и мама сновапоссорятся и папа, как он часто поступал, уйдет на всю ночь, Элоиза подниметсяв детскую, чтобы выместить на ней свою злобу и разочарование, однако думать обэтом Габриэле не хотелось.

И действительно — в этот день ничего плохого не случилось.Джон и Элоиза не поссорились, папа никуда не ушел, и Габриэла в конце концовуснула.

Глава 4

К девяти годам — пережив еще два года побоев и унижений —Габриэла наконец нашла для себя что-то вроде отдушины, которая позволяла ейхотя бы на время забыть о боли и страхе. Она стала выдумывать всякиеневероятные истории о феях, волшебницах, подменышах, корнях мандрагоры и другихудивительных вещах и событиях, потом ей пришло в голову, что она может их за,писывать. Книжек у нее почти не было, и тетрадки, в которые девочка заносиласвои выдуманные истории, коротенькие стишки и письма к воображаемым друзьям, суспехом заменили их. К тому же сам процесс письма ей очень нравился. По большейчасти Габриэла писала о счастливых людях, живущих в прекрасной стране, гдепроисходили самые удивительные вещи, и невольно забывала о собственных бедах иневзгодах. Так, буква за буквой, строка за строкой, Габриэла начала создаватьсвой собственный мир, в котором она могла чувствовать себя в безопасности.

Она никогда не писала о своей настоящей жизни, о родителях ио наказаниях, которые становились все более жестокими и продолжительными. Этирассказики и даже коротенькие новеллы были для нее единственным средствомспасения, единственным способом уцелеть и не сойти с ума. Уходя в свойвыдуманный мир, Габриэла получала необходимую передышку и возможность хотьненадолго отключиться от окружавших ее ужасов. За внешне благопристойным иреспектабельным фасадом скрывались горы почти нечеловеческих мук. Несмотря насвой не то чтобы солидный возраст, девочка уже догадалась, а вернее —почувствовала, что ни размер годового дохода ее отца, ни дом в престижномрайоне, ни благородное происхождение, которым так гордились ее родители, ничутьне отменяют мрачной реальности, среди которой она не жила, а выживала. То, счем Габриэла сталкивалась каждый день, нормальному человеку не моглопривидеться и в самом кошмарном сне. Тем не менее девочка умудрилась сохранитьне только здравый рассудок, но и удивительно развитое воображение, котороерисовало ей картины радостного, оптимистического мира. Красота матери, ееэлегантные костюмы, ее золотые и бриллиантовые украшения ничего для девочки незначили. Она лучше, чем ее сверстницы, и лучше, чем большинство взрослых людей,понимала, что такое настоящая, нормальная жизнь, и отчетливо видела уродливостьи противоестественность жизни собственной. С самого нежного возраста; сначалаинстинктивно, потом — все более и более сознательно, она разбиралась в том, чтодействительно важно, а что — наносное, внешнее, незначительное. Любовь, которойона не знала, означала для нее все. В этом слове был заключен целый мир, окотором она мечтала и который бессчетное число раз воображала себе, лежа послеочередного наказания в своей одинокой кроватке.