Книга В царстве тьмы - Вера Крыжановская

Дамы все-таки обнаруживали опасение, сколь не безобиден был страшный зверь. Ни одна не решилась дотронуться до него, зато доктор рассматривал и ощупывал животное с видимым интересом.

— Препарировано в самом деле необыкновенно хорошо. Тигр совершенно сохранил жизненный вид, даже свирепое выражение глаз, которые кажутся стеклянными, а между тем, фосфоресцируют.

— Совершенно верно. Это потому, что тигр не сдох, несмотря на всю видимость, — с улыбкой заметил князь.

Заторский встрепенулся и пристально, испытующе посмотрел на князя, а потом улыбнулся.

— Вам надо полечиться, князь, говорю вам это, как врач. Подумайте только о том, что вы сказали! Как может просуществовать животное в продолжение недель, а может быть, и месяцев, да еще заключенное в ящике? У вас, вероятно, было какое-нибудь сильное нервное потрясение, и ваши нервы нуждаются в серьезном лечении.

— Однако, дорогой доктор, всем известно, что факиры могут месяцами спать под землей. Я знал такого, который пролежал в земле семь лет, а между тем был совершенно здоров, — возразил князь.

— Положим, но то был факир, особыми приемами приведенный в состояние летаргии, и до которого никто не дотрагивался во время его сна. Здесь же мы имеем дело с попросту околевшим животным.

— Извините, Вадим Викторович, это животное умерло неестественной смертью. А в той стране, где все тайна, никто не в состоянии постичь размеры сил, которыми располагает этот удивительный народ. Мы все невежды, начиная с просто светских людей и до величайших ученых, которые ужаснулись бы знанию тех страшных очарователей. Уверяю вас, что перед ними чувствуешь себя беспомощным, вроде грудного младенца. О! Беда тому, кто неосторожно затрагивает их и вызывает их мщение! — прибавил, глубоко вздохнув, Елецкий.

Доктор замолчал. Ему не хотелось спорить с человеком, которого он считал больным, а не вмешивающийся в их разговор барон дал ему другое направление, показывая древнюю бронзовую вазу и поясняя, каким путем он приобрел ее.

Неделя прошла совершенно тихо. Барон, при участии князя и доктора, устанавливал, нумеровал и записывал в каталог привезенные вещи. Но баронесса решительно воспротивилась, чтобы статуя Кали и тигр были помещены в комнате около столовой, через которую постоянно проходили, и потому Максимилиану Эдуардовичу пришлось временно устроить музей в зале, неподалеку от своего кабинета. В конце второй недели барон объявил, что вынужден поехать на несколько дней в Петербург, устроить кое-какие денежные дела и выбрать помещение для индусского музея, которое хотел приспособить к их возвращению из деревни. Заторский намеревался сопровождать его Для сдачи отчета по опеке, но барон возразил, что это дело не спешное, и просил доктора не прерывать необходимого деревенского отдыха. С бароном уехала Елена Орестовна, тоже ради устройства дел, но обещала вернуться через два дня.

Вечером, после отъезд барона, разговор за чаем шел вяло: каждый был озабочен своими мыслями. Мэри была грустна и украдкой следила за сумрачным и молчаливым доктором, баронесса болтала с князем, но бросала угрюмые взгляды на Вадима Викторовича. При выходе из-за стола все разошлись. Мэри ушла в свою комнату в подавленном, тоскливом настроении. Спать ей не хотелось, и она пробовала развлечься — писала письма, читала, но ничто не помогло: мучившая ее тревога не ослабевала, а, наоборот, усиливалась. С досадой бросила она книгу, показавшуюся ей ужасно скучной, и решила пойти за другой, так как барон разрешил ей свободно пользоваться библиотекой. Она встала, чтобы взять свечу в маленькой гостиной, и взглянув на окна доктора увидела, что свет в них внезапно погас, а через несколько минут по галерее прошла высокая фигура Вадима Викторовича. Сердце Мэри усиленно забилось: значит он шел к ней!..

Тут ее охватило неодолимое желание подслушать их разговор и узнать, наконец, о чем говорят эти «подлые предатели», которые летели на свидание, едва барон очутился за дверью.

Не задумываясь даже о предосудительности своего поступка, Мэри стала соображать, каким образом привести в исполнение план, но прежде надо было знать, где находятся изменники.

Как тень, шмыгнула она к спальне баронессы, но там было тихо и темно, а из будуара виднелся свет и судьба благоприятствовала ей. Вдоль малой гостиной и будуара снаружи шел балкон, на который можно было выйти через дверь из комнаты, смежной с музеем. В будуаре же было высокое и узкое готическое окно, пробитое в старинной стене толщиной около двух метров, и имевшее с обоих сторон углубления. В эту нишу и скользнула Мэри. Окно было открыто, но шелковая штора опущена, и молодая девушка осторожно заглянула внутрь, приподняв уголок. Большие, цветные горшки на подоконнике совершенно скрывали любопытную, давая ей возможность все видеть и слышать.

Трепеща от ревности и нервного возбуждения, осмотрела Мэри комнату, ярко освещенную лампой.

Да, оба были тут, и в эту минуту она ненавидела их всеми силами души. О! Она вырвет из сердца этого подлого, грязного человека, цинично обманывающего друга, который слепо доверяет ему. Он бессердечный развратник, если предпочитает ей, молодой, красивой и невинной девушке, бесстыдную, увядшую и сравнительно некрасивую женщину.

Сердце ее сжалось от чувства унижения и отчаяния. Она прижала руки к груди и на минуту закрыла глаза. Но эта слабость длилась не более минуты. В душе Мэри пробуждались таившиеся там гордость, энергия и страстная смелость. Ей хотелось узнать, наконец, какими они обменивались излияниями, какими тайными чарами эта бесстыдница возбуждала любовь и поддерживала свою власть над мужчиной. Она решительно встряхнулась, выпрямилась и внимательно оглядела будуар.

На столе, где обыкновенно лежали альбомы, теперь была лампа и стоял серебряный поднос, с бутылкой вина и двумя стаканами, хрустальная тарелка с печеньем и коробка конфет.

Доктор сидел в кресле, откинув голову на спинку, и был бледен, а на его лице застыло выражение горечи. У стола, перед ним, стояла Анастасия Андреевна и перебирала конфеты в коробке. На ней был лиловый, шелковый капот, а рыжие волосы были распущены. Она тоже была бледна, а во впалых глазах светилась едва сдерживаемая злость, губы дрожали. Все это вместе делало ее некрасивой и старило лет на десять. Вдруг она расхохоталась сухим', присущим ей глумливым смехом, и оттолкнула коробку.

— Итак, милый Вадим, на старости лет вы влюбились, как гимназист! Ха, ха, ха! Это не удивительно, конечно, но смешно. Буквально смешно, что у вас появилось желание еще в этой жизни расплатиться с кармою за ветвистые рога, которые вы наставили милому барону. Кто будет вашей кармой — трудно сказать, но несомненно, что кто-нибудь возьмет на себя эту трудную роль. Так бывает всегда, когда старый болван влюбляется в наивную пансионерку… Что девочка втюрилась в вас — неудивительно: она только что выскочила из института и не видела света, а ухаживающие за нею юнцы не производят впечатления. Другое дело — столь зрелый и к тому же знаменитый профессор!

Заторский выпрямился, протестуя, что было несвойственно ему относительно женщины, которая годами держала его в оковах, парализуя его волю невидимой гипнотической силой, делая смешным и унижая в обществе. В его голосе слышалось возмущение и презрение, а глаза сверкали ненавистью, когда он ответил: