Книга Приключения Тарзана в джунглях - Эдгар Берроуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Тарзан был более ловок, чем его тяжеловесные соплеменники. Он опередил их и пришел первым. Холодная дрожь пробежала по его гигантскому телу, когда он увидел врага – самое ненавистное и отвратительное существо в джунглях.
Вокруг большого дерева вилась кольцом Хиста-змея – огромная, тяжелая и скользкая, а в мертвой хватке ее объятий лежал маленький балу Тики, Газан. Ни одно существо в джунглях не внушало Тарзану чувства, похожего на страх, ни одно, кроме отвратительной Хисты. Обезьяны боялись ее еще больше, чем Шиты-пантеры или Нумы-льва. Никакой враг не устрашал их в такой степени, как Хиста-змея. Тарзан знал, как боялась Тика этого безмолвного, гнусного гада, и безгранично удивился неожиданному поступку самки. Она кинулась на блестевшую своей чешуей Хисту, и когда змея мертвой хваткой обвилась вокруг нее и соединила самку с ее детенышем, та даже и не пыталась высвободиться. Она судорожно схватила своего корчащегося и плачущего детеныша и тщетно старалась вырвать его из объятий змеи.
Тарзан знал, какие глубокие корни пустил в сердце Тики ужас перед Хистой. Он почти не верил своим глазам, когда увидел, что она по собственной воле бросилась в объятия ехидны. Тарзан и сам разделял чувства самки по отношению к Хисте. Он не решался даже прикоснуться к змее. Почему – этого он не мог сказать, так как не допускал и мысли о том, что он просто боится ее. Да это и не было боязнью. Скорее это было непобедимое отвращение, передавшееся ему через многие поколения от первобытных людей, в груди которых бился тот же безграничный страх перед скользким гадом.
И все же Тарзан колебался не дольше, чем Тика. Он вскочил на Хисту так стремительно, словно вскакивал на спину Бары-оленя. Под его тяжестью змея зашевелилась и яростно зашипела; но она не выпустила ни одной из своих трех жертв, и в ту минуту, когда Тарзан вскочил на нее, она приняла и его в свои холодные объятия.
Все еще вися на дереве, могучая ехидна свободно держала всех троих в своих тисках и готовилась покончить с ними. Тарзан выхватил свой нож и быстрым движением всадил его в тело врага; но широкое кольцо удава еще сильнее сдавило его, и у него исчезла надежда смертельно ранить змею прежде, чем она покончит с ним. И все же он боролся. Кроме желания избегнуть ужасной смерти, им прежде всего руководило стремление спасти Тику и ее балу. Но только убив Хисту, можно было спасти их.
Огромная, широко раскрытая пасть удава зашевелилась над его головой. Упругое, как резина, чрево, которое переваривало с одинаковой легкостью кролика и рогатого оленя, уже было готово принять в свои недра обезьян и человека-обезьяну, но Хиста как раз повернула свою голову в уровень с ножом Тарзана. В тот же миг он схватил пятнистую шею змеи и глубоко всадил свой тяжелый охотничий нож ей в мозг.
Конвульсии пробежали по телу Хисты. Она вздрогнула и замерла, вся сжалась и снова замерла, а потом стала судорожно кидаться во все стороны; но вскоре перестала двигаться. Она была теперь в агонии, но даже и сейчас все еще могла справиться с десятками обезьян и людей.
Тарзан быстро схватил Тику и, вытащил ее из ослабевших тисков, спустил на землю. Затем, освободив балу, он передал его матери. Хиста шипела, и все еще судорожно сжимала человека-обезьяну; но после некоторых усилий Тарзану удалось освободиться из мощных тисков и спрыгнуть на землю.
Вокруг дерева сидели обезьяны и с любопытством смотрели на битву, но в тот момент, когда Тарзан благополучно достиг земли, они спокойно отошли в сторону и углубились в лес в поисках пищи. Тика пошла за ними, видимо, забыв все, кроме своего балу и того обстоятельства, что перед своим досадным приключением она нашла на дереве искусно скрытое гнездо с тремя свежими большими яйцами. Тарзан в свою очередь тоже не проявил особого интереса к битве, которая уже закончилась, и медленно побрел к маленькому болоту, куда обезьяны его племени ходили на водопой. Странно было то, что он на этот раз не издал победного клича над трупом поверженного врага. Вероятно потому, что Хиста в его глазах не была зверем. Слишком уж отличалась она во всех отношениях от остальных обитателей джунглей. Впрочем, Тарзан не раздумывал об этом. Он знал одно: он ненавидел Хисту!
Утолив жажду, он прилег в тени дерева на мягкой траве. Он вспомнил недавний бой со змеей. Странным казалось ему то, что Тика добровольно кинулась в объятия отвратительного чудовища. Что ее двинуло на это? И почему сделал он то же, что сделала Тика? Ведь Тика не принадлежала ему, также и балу Тики? И Тика, и балу принадлежали Тогу.
Почему же он, Тарзан, бросился спасать их? Как Тарзан не ломал себе голову, он не мог объяснить своего поведения. Он считал это таким же непроизвольным поступком, как и то, что он даровал жизнь старику Гомангани.
Сидя под огромным деревом, Тарзан вил из трав новую веревку для аркана. Тут же лежали остатки прежнего, разодранного в клочья когтями и зубами Шиты-пантеры. Лишь небольшая часть веревки лежала на траве, потому что свирепой кошке не удалось освободиться из аркана, и она унеслась в джунгли с петлей, болтавшейся вокруг ее пятнистой шеи, и с концом веревки, задевавшим за кусты.
Тарзан улыбнулся, вспомнил яростный гнев Шиты, ее попытки освободиться от стягивавшей шею петли и жуткий рев, в котором слышны были ненависть, гнев и страх. Он улыбнулся, воскресив в памяти картину позорного бегства зверя. Но он жаждал сейчас новых побед и потому быстро приводил в порядок свой аркан.
Из всех арканов, свитых Тарзаном, это был самый тяжелый, самый крепкий. Человек-обезьяна мечтал, что сам Нума-лев попадется в аркан. Он чувствовал себя великолепно, и голова его работала так же быстро, как и руки. Великолепно чувствовали себя и обезьяны племени Керчака, бродившие поблизости в поисках пищи.
Их не смущали мысли о будущем, и лишь неясно воскресали в их памяти сцены из недавнего прошлого. Сладостный процесс насыщения доставлял им бессознательную радость. Потом они уснут – в этом заключалась их жизнь, и они наслаждались ею не меньше, чем мы с вами – так же, как наслаждался ею Тарзан. Возможно даже, что жизнь ощущалась ими полнее и радостнее, чем нами, так как диким зверям в джунглях незнакомы наши порывы к неведомому, наши отклонения от законов природы. А что может доставить больше счастья, больше удовольствия, чем исполнение своего предназначения?
Газан, маленький балу Тики, играл рядом с Тарзаном, а Тика бродила на противоположном конце луга в поисках пищи. И Тика, и мрачный Тог перестали теперь относиться с недоверием к Тарзану и не боялись больше за своего первенца, когда Тарзан подходил к нему. Разве человек-обезьяна не кинулся навстречу верной смерти, чтобы спасти Газана от когтей и зубов Шиты? Разве не ласкает он детеныша и не нянчится с ним почти с материнской нежностью? Их опасения исчезли, и Тарзану приходилось теперь неоднократно выполнять роль обезьяньей няньки – занятие, которое никогда не теряло своей прелести, так как в Газане он видел неисчерпаемый источник нежданных откровений и интересных развлечений.
Детеныш научился взбираться на дерево – искусство, которое ему пригодится потом, когда ему более всего потребуется быстрота и умение лазить на деревья. Взбираясь на дерево, под которым сидел Тарзан, на высоту 15–20 футов, Газан быстро подтягивался на руках и осторожно опускался на нижнюю ветвь посидеть на ней и немного отдохнуть; затем, гордый своими успехами, спускался на землю и снова карабкался наверх. Иногда и даже сравнительно часто (ведь он был обезьяной), его внимание отвлекалось жуками, червями и крохотными полевыми мышами, и он бегал тогда за ними; ему удавалось иногда поймать жука; но никогда не мог он настичь полевую мышь.
