Книга Имитатор. Книга третья. Оправдание невиновных - Олег Рой

У него, у Серафима Кащеева тоже не все получается. И ошибался сколько раз, и руки готов был опустить. Но ведь все равно старался! Потому что — а как же иначе? Зря, что ли, сказано про «по образу и подобию божию»? А что ошибался, и, бывало, ни сил, ни умения не хватало — так жизнь-то еще не кончилась. Упорства ему не занимать, он будет пытаться, пока не получится.

Одна, правда, почти оправдала его чаяния. Или это ему сейчас так кажется, потому что давно уж? Может, и она за похлебку кланялась? Да нет. Она даже глядела по-другому, все, что он велел, исполняла не просто покорно, а радостно, указаний ждала, как жаждущий — глотка воды. И видела в нем не только того, кто может сытно накормить — учителя видела. Как и должно быть. Он почти опечалился, когда от нее пришлось избавиться. Но как иначе, если не было в ней самого главного женского таланта? Смоква бесплодная.

Самое страшное — если и эта такая же окажется. Но он почему-то был уверен — не окажется. На этот раз у него все получится, как должно. Нельзя эту упустить, нельзя.

* * *

Солнце растолкало наконец складки лохмато серого облачного одеяла, обнажило празднично синие лоскутья шелкового неба и принялось отыгрываться за вынужденное бездействие — сияло во всю мочь, выбеливая слежавшиеся снежные шапки на карнизах, высверкивая ледяные закраины проседающих сугробов, взблескивая в оконных стеклах… пробуждая бессмысленные надежды.

Арина уже в третий раз прогуливалась неподалеку от кащеевского дома, поджидала Соню. Телефонный номер узнать не удалось, да и был ли у нее мобильный? Вряд ли Кащеев позволил бы жене такую вольность. Но ведь не сидит же она с маленькой Викой дома безвылазно, ребенку нужно гулять, разве нет?

И вот наконец повезло.

Завидев подходящую Арину, Соня явно перепугалась. Принялась оглядываться, заметалась, точно желая сбежать — да куда бежать? Крыша кащеевского «терема» виднелась сквозь голые вершины — вроде и недалеко, но с коляской не очень-то побегаешь.

— Соня, да вы не пугайтесь, я ничего плохого вам не сделаю, — Арина ободряюще улыбнулась. — То дело давно закрыто. Мне просто нужно поговорить о вашем муже.

Но девушка — хотя какая там девушка, при двух-то детях, но называть ее женщиной почему-то язык не поворачивался, очень уж детски беспомощным было ее лицо — вместо того чтобы успокоиться, и вовсе запаниковала:

— Я от Серафим Федорыча одно только добро видела. Он меня человеком хотел сделать, а я…

Надо же, подумала Арина, как она его. По имени-отчеству. Чуть не с поклоном в землю. Ну да оно и понятно: не с одной же Лерой этот персонаж свои воспитательные акции практиковал. И ведь не бил, только, как бы это помягче, «на место» ставил. Домостроевец. Да еще и имечко такое… подходящее. Серафим, понимаете ли. Не удивительно, что Соня так перед ним никнет. И не только в тяжелом взгляде дело. Кто она — Соня? У Леры-то характер посильнее, а эта — готовая жертва. Родни никого, приехала несколько лет назад из дальнего райцентра, на работу приличную устроиться не смогла, мыкалась у вокзала… э-эх, много их, таких вот. Ладно еще жива осталась и на наркоту не подсела. А после ее Кащеев подобрал. К себе привел, отмыл, откормил. Все как соседка Тамара Степановна рассказывала. Ясное дело, она в нем благодетеля видит. Кстати. Почему предыдущих облагодетельствованных Кащеев в жены брать не стал? Лера, положим, сама ушла. Но наверняка, наверняка были и такие, что за счастье бы почитали прижиться в «тереме». А он их выгнал. Побрезговал? Или… может, он детей хотел, а у бывших вокзальных девиц вполне могли иметься по этой части проблемы.

— Соня, скажите, вы до замужества, я имею в виду, когда уже у Кащеева жили, вы средствами предохранения пользовались?

Арина ожидала, что Соня возмутится, скажет «не ваше дело» или просто промолчит. Но та, казалось, лишь удивилась:

— Что вы такое говорите? Серафим Федорович никогда бы не позволил!

Отлично, подумала Арина, будет ли из беседы толк, неизвестно, но какое-никакое начало положено — молодая мать не отмалчивается, тупо глядя в землю, а отвечает. Уже что-то. Только осторожно надо, не спугнуть бы:

— Он детей хотел?

— Конечно, — ответила Соня почти спокойно. — Зачем же иначе жениться? Это неправильно.

Неправильно — надо же. Однако ж добрачный секс грехом образец правильности не объявил. Может, в том и логика? Может, в самом деле предыдущие «облагодетельствованные» или хотя бы некоторые из них не оправдали именно репродуктивных надежд Кащеева, потому и не женился на прежних? И то — зачем такому вот «главе семьи» бездетная жена? Ну хоть что-то прояснилось. Да и Соня уже не так активно рвется убегать — даже на вопросы отвечает. Что ж, надо ковать железо пока горячо. И Арина задала следующий вопрос, уже немного более «скользкий»:

— Вы когда Витей беременны были, часто выпивали?

— Серафим Федорович бы меня убил, что вы! — Соня даже рукой замахала. — Да я и сама понимаю, я же не совсем дурочка.

Сама она понимает, гляди-ка ты. Однако ж первой мыслью у нее было все-таки: он бы меня убил. Арине вспомнилась детская поговорка — первое слово дороже второго.

— Сонь, а почему вы вообще пьете? Что вас толкает?

Вот тут — Арина вся напряглась — должно было последовать «не ваше дело». Но Соня, напротив, пустилась в объяснения:

— Вы так спрашиваете, как будто я прямо не знаю кто. А я же… я не такая, — она заметно съежилась, словно старалась занимать поменьше места. — Раньше, когда на вокзале еще была, там приходилось, иначе никак. И холодно, и… если не выпить, так и тянет под поезд броситься. Как эта… ну в школе проходили… только страшно.

«Эта», надо понимать, это Анна Каренина. Та, правда, выпивкой не баловалась, зато не брезговала морфием, так что хрен редьки не слаще.

— Но ведь и потом, когда вы уже не на вокзале жили, все равно… — Арина помолчала, подыскивая слово побезобиднее, и остановилась на нейтральном, — употребляли.

Соня шмыгнула носом, съежившись еще больше:

— Я виновата. Ох, как виновата. Дряни всякой много внутри, — она болезненно сморщилась, как будто эта самая «дрянь» ее жгла или царапала. — Вот и тянет на всякое… Бывает, и не удержишься. Серафим Федорыч строгий, он человека из меня хочет сделать, а я…

Вот опять — «человека из меня хочет сделать». Господи, девочка, да что ж ты так себя-то не любишь? Не ценишь, не уважаешь. Кем ты себя считаешь, что такое говоришь? Арина вдруг разозлилась:

— Это вы теперь за Витю вину перед мужем замаливаете? По гроб жизни вы теперь перед ним виноваты?

Соня взглянула на нее — хмуро, исподлобья:

— Ничего я не замаливаю! Он меня простил.

— Простил? — скептически переспросила Арина. То, что она видела в студии, на «простил» походило не больше, чем написанное на бумаге слово «яблоко» — на настоящее яблоко, глянцево поблескивающее румяным бочком, полное одуряюще свежим кисло-сладким соком.