Книга Чужой, плохой, крылатый - Елена Лабрус

— Нет, что вы, сьер Марлок, вы ещё молоды и хороши собой. Просто ещё не встретили ту, что ответит вам взаимностью, — принялась успокаивать его Анна.

Она была настолько счастлива сегодня, что хотела, чтобы счастливы вокруг были все, даже Марлок.

Но он нетерпеливо остановил её рукой.

— Эту вещь оставила мне на память матушка, а ей передала её матушка, а той — свекровь. Так много поколений передавали её из рук в руки, что никто уже и не помнит, как она появилась в нашей семье, — извлёк он из платка булавку, похожую на леденец на тонкой палочке. И, продолжая говорить, принялся катать между пальцев эту палочку, отчего украшение крутилось, и Анна видела только мельтешение двух его сторон: золотой и чёрной, что через какое-то время стало единой картинкой из чёрно-золотых полос. — В нашей семье эту булавку всегда дарили невесте после помолвки. Говорят, она помогает сберечь любовь и верность, удачно разрешиться родами, приносит удачу. Пусть эта реликвия теперь хранится в вашем роду, сьерита Тру.

Анна смущённо опустила глаза, в которых прыгали зайчики от блеска булавки. И сьер Марлок поспешил её вручить.

— Нет, нет, обязательно с внутренней стороны платья, чтобы никто не видел, — остановил он Анну, что пыталась приколоть украшение на лиф. — И обязательно чёрной стороной к телу.

"Ладно, потом рассмотрю, — суетилась Анна, под немигающим взглядом Марлока оттягивая лиф. — А то ещё кинется помогать, сраму не оберёшься".

От одной мысли об этом она покраснела и… укололась. Вздрогнула, хотела слизать выступившую на большом пальце каплю крови, но Марлок ей не позволил. Надавил на палец посильнее и вытер кровь своим белейшим платком.

— Спасибо, сьерита Анна, что великодушно согласились принять мой подарок, — церемонно приложился он к её руке. Откланялся и вышел.

Анна сунула в воду так и ждущие на столе живительной влаги цветы. Подхватила вазу и охнула — такой болью пронзило руку. Так невыносимо, что Мина едва успела подхватить чуть не упавший фарфор с цветами.

Отчевы морщины! А ведь знай с курса сестёр милосердия однажды объяснял Анне, когда она вот так же мучилась, порезав большой палец, что мозг всё ещё помнит её увечные пальцы как здоровые и подаёт сигнал, что им очень плохо, словно она не знает. И любой укол, удар, порез, даже незначительный, может спровоцировать приступ острой боли, которую, учитывая масштаб повреждения, что видит мозг, очень трудно погасить.

— Святая Ассанта! — качала Анна на груди руку как ребёнка, ходя по комнате.

Она так до вечера и промучилась. Сьер Марлок уехал. Сьерр Пасс предложил послать в храм за знаем. Но тётя отправила посыльного за блажницей. А взволнованный, расстроенный Ригг выполнял малейшие её указания: бегал за холодной водой, делал примочки, что раньше помогали, следовал за ней по пятам и всё больше мрачнел.

Он, насколько успела заметить Анна, от природы был улыбчив, но молчалив, и теперь всё упрямее молчал и всё сильнее хмурился. Когда у Анны разболелась рука, две угрюмые морщины между его бровей словно приклеились там навеки. И Анна готова была отрубить себе окаянную руку, лишь бы она его не расстраивала.

К вечеру боль так вымотала её, что в голову лезли всякие глупости. Она вспомнила поцелуй, что оставил Бессарион Бриар на её руке, после которого боль прошла. Честное слово, если бы это помогло, она послала бы и за Бриаром, но ведь это вздор.

Оставшись у себя в комнате, Анна посмотрела на безобразные пальцы, которые словно заново решили воспалиться, и скрипя зубами, натянула перчатку обратно. Показать их она рискнула бы разве что Бессу.

Когда косые лучи солнца, что так щедро дарило им весь день своё тепло, потеряли и цвет, и жаркость, цокот копыт, наконец, известил о приезде Новы.

И Анна повеселела, как всегда оживляется больной с приходом доктора.

Войдя в дом, Нова, как прежде, приветливо поздоровалась (они с Анной, пока та училась управляться с конём, крепко сдружились), но её озорной взгляд словно поблёк, когда она обвела им комнату. Стал тревожным, недобрым.

— Вдовий сглаз, — потянула она носом, словно в воздухе чем-то пахло. Вытянула перед собой руку ладонью вперёд, и закрыв глаза, пошла, словно ощупывая сквозь воздух каждый уголок.

— Что такое Вдовий сглаз? — разволновалась Сантивера.

— Проклятье такое, порча, чёрная, как вдовий взгляд, злой, глазливый, завистливый, — так и ходила Нова медленно, не открывая глаз и словно говоря сама с собой. — Его даже тёмные блажницы редко используют.

— Что за тёмные блажницы? — спросил сьер Пасс, единственный оставшийся невозмутимым с приходом этой стройной черноволосой девушки.

— Те, что тратят свои силы во зло, — тихо сказала она и ткнувшись рукой в Ригга, испуганно вздрогнула. Всем телом, словно её молния ударила.

Все охнули и дёрнулись вместе с ней. И напряжённо ждали ответа: что её так напугало. Но она как ни в чём ни бывало погладила Ригга по руке, в том месте где коснулась:

— Прости, напугалась. Не ожидала.

Чего она напугалась, чего не ожидала Нова не пояснила, чем вызвала скептический смешок сьера Пасса.

— А ты, выходит, белая, хоть и не такая бесстрашная, как кажешься, — насмешливо спросил он, словно решил, что этот спектакль, и ни в какое проклятье не верил.

— Я серая, — усмехнулась Нова. — Белые у нас те, что ходят с белыми воротничками, их знаями зовут. Если знай не поможет, бегут к блажнице, а уж если и та сплоховала, ищут помощи у тёмной, чтобы облегчила страдания.

— Я правильно понял: просят убить? — перестал улыбаться сьер Пасс.

Нова прикрыла один глаз, приложила два пальца к виску, затем нацелила их на Ригго и сказала: — Пах!

Ригг вздрогнул. Анна разволновалась. Она никогда не могла понять, когда эта лукавая девчонка с озорными глазами шутит, а когда говорит правду.

Один раз она сказала мнительной Санти, что сегодня нельзя спать, а то на ту нападёт лихоман Спатий и будет всю ночь с ней спящей и безвольной развлекаться. Неприлично, конечно, развлекаться. Якобы в ночь Спатия даже на болотах гаснут блуждающие огни, это мороки боятся, что он к ним на огонёк явится.

И ведь тётя всю ночь не спала, боялась. Так и уснула на табуретке в кухне с кастрюлей из-под жаркого в руках. Кухарка по сей день над ней подшучивает: — Хороший аппетит у твово Спатия, Сантивера. Целую кастрюлю жаркого охахнул.

А в другой раз Нова принесла из сарая крольчат. Собрала их обратно в большую корзину и оставила на ночь в доме. А утром дворовые сказали, что в сарай залезла лиса. Взрослых кроликов не тронула, те попрятались, а крольчат бы всех передушила.

Но настырный верн Корделио не сдавался:

— Вот так они, одной силой мысли убивают? На расстоянии? Или что-то дают? Порошки какие, капли?

— Вам видней, благородный сьер, — усмехнулась Нова, а сама тем временем достала из кармана пузырёк, плеснула из него в стакан, добавила воды и протянула Анне. — Я всего лишь ведунья или как там в вашем Южном Риксе говорят: ведьма? Мне человека провести… как чаю испить, — вдруг принялась она заплетать волосы в косу, чего никогда раньше не делала и, видно, говорила что-то понятное одному сьеру, так он изменился в лице. — Айрин, плохая девочка, пей лекарство, — нараспев сказала она тоненьким голоском. Закачала головой, зажала рот двумя руками. А потом закинула косу на грудь, достала из кармана красную ленту и, не сводя глаз с Пасса, стала вплетать.