Книга Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте - Майкл Грюнбаум

Седой мужчина раскорячился над одним из ведер, самым дальним от входа, спиной ко мне, штаны спущены ниже колен, ноги бледные.

На обратном пути Мариэтта встретила в зале старую подружку. Они обнялись и давай болтать, словно в школе на переменке. Я остановился в нескольких шагах от них, дивясь, как в Выставочный зал все прибывает и прибывает народ. Очередь к первому столу уже человек сто.

Отметившись у последнего стола, мы взяли свои вещи и отправились в другую часть здания, где на полу рядами разложено много узких матрасов. Пришедшие первыми уже захватили места у дальней стены, а проходы между матрасами завалили своими вещами.

Мы дошли до самых дальних из незанятых матрасов и опустили сумки на пол.

— И что теперь? — спросила Мариэтта.

— Теперь будем ждать, — ответила мама.

— Долго?

— Не знаю. — Мама расстегнула жакет, хотя в зале было не очень-то жарко. — День или два. Может, три.

Я ничего не ответил, просто хлопнулся на свой матрас и чуть не расшибся: оказалось, что матрас — всего лишь длинный узкий мешок и чуть-чуть соломы внутри.

На мамин матрас, как выяснилось, кто-то недавно помочился. Мы собрали вещи и хотели куда-нибудь перейти, но чешский полицейский, дежуривший в комнате, сказал, что менять место строго запрещено.

Часа через два нас позвали обедать. Мы встали в очередь и показали свои картонки раздатчику, который сверил номера с длинным списком и выдал каждому оловянную миску.

Я попытался считать, пока мы ждали. Досчитал до пятисот, и тут другой раздатчик шлепнул в мою миску полкартофелины и полил какой-то темной жидкостью. Видимо, это суп.

Заняться тут нечем. Мариэтта после обеда слиняла, отправилась искать свою подружку. Я видел двух мальчиков моего возраста, но я с ними не знаком. Да и играть негде, так что я лезу в сумку и достаю единственную книгу, которую взял с собой: «Команда Клапзубовых». Лучшая книга на свете, потому что семья Клапзубовых — самая лучшая, хотя они и выдуманы. Папа и одиннадцать сыновей. Ровно одиннадцать, футбольная команда. Каждый из братьев — отличный игрок, причем у всех разные позиции, есть и нападающие, и защитники. Сначала не все ладилось — ни у кого не получалось стоять на воротах. Но потом выяснилось, что самый младший, Ондржей, — прирожденный вратарь. Я эту книгу раз десять перечитывал, не приедается. Так что теперь я открыл ее на той странице, где Клапзубовы принимают вызов самого знаменитого футбольного клуба Праги, который непременно хочет их победить, потому что старший брат, Лукаш, лучший игрок во всей команде, отказался подписывать контракт с этим клубом. Разумеется, Лукаш забил победный гол: перебросил мяч в падении через себя — его коронный удар.

Я как раз дошел до того места, где Лукаш взлетает в воздух спиной к воротам, как послышался громкий удар и примерно в десяти матрасах от меня люди повскакивали на ноги. Я отложил книгу и подошел туда. Не сразу разглядел сквозь собравшуюся толпу: какой-то старой женщине стало плохо.

На ужин дали то же, что и на обед, плюс полморковки. А пока дожидался в очереди, я досчитал до 617.

Не помню, как я уснул: до последней минуты думал, что не усну. В огромном зале было темно, однако тишина в нем не наступала никогда. Плакали младенцы, стонали больные, сотни людей вертелись так и сяк на своих тощих соломенных матрасах. В какой-то момент посреди ночи я внезапно проснулся. Повернулся и увидел маму. Она сидела очень прямо, лицо застывшее, глаза широко раскрыты.

19 ноября 1942 года

Делать здесь совершенно нечего. Только стараешься удерживаться и не ходить по-маленькому как можно дольше.

Я досчитал до 429, прежде чем получил завтрак из чего-то непонятного. Оно было почти белое, очень густое, на вкус вроде макарон. Вернувшись на наше место, мама вытащила из сумки буханку хлеба, отломила примерно четверть и разделила между мной и Мариэттой.

Появляются еще и еще люди, но не так много, как вчера.

Новый эсэсовец — ростом пониже вчерашнего — грозит расстрелом всем, кто утаит что-то ценное.

Эсэсовец орет на того очкарика за столом, который вчера до мяса обгрыз свой большой палец. Очкарик что-то отвечает, и наци дает ему подзатыльник. Два подзатыльника. Со всей силы. Час спустя, когда я снова туда посмотрел, за столом сидел уже другой писарь.

Несколько мальчиков собралось в углу зала. Мы играли в «а ну-ка, отними», передавая друг другу скомканный клочок бумаги, пока сидящая по соседству женщина не накричала на нас и не заставила прекратить.

Клапзубовы победили итальянскую сборную в серии пенальти. Ондржей кончиком мизинца отбил удар капитана итальянской сборной. Мяч попал в перекладину ворот, взлетел ввысь, а потом упал прямо Ондржею в руки. Итальянский капитан впервые в жизни был посрамлен.

Обед ничем не отличается от вчерашнего. Только досчитать я успел до 714.

Какая-то женщина окликнула маму по имени. Это жена одного из папиных коллег. Они взялись за руки и больше часа говорили, говорили. А потом обнялись и долго так сидели.

Время от времени мне удается забыть, что тут пахнет мочой. Но в какой-то момент я обязательно вспоминаю.

Старуха, которой вчера стало плохо, сегодня так и не поднялась. Женщина, мамина ровесница, почти не отходит от нее, сидит рядом, утирает ей лоб влажной тряпкой.

После того как я попросил ее примерно в пятидесятый раз, Мариэтта наконец согласилась поиграть со мной в карты. Но она нисколько не старалась, я обыграл ее влегкую, а так неинтересно.

После ужина (морковь и немного какой-то жидкости с крошечными кусочками чего-то — возможно, курятины) я собрался с духом и пошел в туалет. В нескольких шагах от входа я обнаружил на полу молодого человека со странно пухлым лицом. Он сидел скрестив ноги на голом полу — ни матраса, ни сумок рядом. К груди молодого человека был приколот картонный значок с номером 741. Парень то ли пел, то ли стонал, а может, и стонал и пел разом, все время высовывая изо рта слишком толстый язык, раскачиваясь взад-вперед. Проходя мимо, я заметил, что он обмочился. Он тер руками пол рядом с собой, похлопывал ладонями по луже. Потом сунул одну руку в штаны. Не в карман, а сзади, за пояс. Что-то подсказывало мне отвернуться и не смотреть, но я не сумел вовремя. Несколько секунд спустя парень извлек из штанов руку, что-то темно-коричневое прилипло к его пальцам. В следующий миг я увидел, как он это жрет. Мне показалось, мой желудок вот-вот вывернется наизнанку, и я рванул вперед, нарочно поглубже вдыхая в себя туалетную вонь. Но, даже наполнив легкие этим густым мерзотным воздухом, я не смог отвлечься от увиденного. Самое ужасное: как и с теми двумя, спрыгнувшими с балкона, я понимал, что никогда не забуду то, что сейчас увидел.

Обратно к матрасам я плелся медленно, желудок все еще вращался… крутился… переворачивался.