Книга Неподходящая женщина - Джулия Джеймс

Это стало необходимостью, единственной возможностью существования. Любыми способами она должна отсюда уехать. Исчезнуть. Исчезнуть из этого дома, из этого мира. Исчезнуть из мира Алексеуса.

Скрыться от омерзительной судьбы, которую он приготовил для нее. Брак.

Ее снова охватил ужас.

Неужели он думает, что я выйду за него замуж? Неужели он действительно так думает?

Она никогда не выйдет за него. Никогда. Она отдаст своего ребенка на усыновление. Другого выхода нет. Нет! Это единственный способ уберечь его. Он будет в безопасности в любящей семье. Она убережет своего малыша от участи, уготованной ему Алексеусом, он не станет обузой людям, для которых он — помеха...

Отдать ребенка — что может быть ужаснее для матери, но другого выхода нет.

Обречь малыша на жизнь без отца, с одной только матерью, перебивающейся случайными заработками? Но даже если бы она и решилась на это, Алексеус, несомненно, нашел бы способ отнять у нее ребенка, с его-то связями.

Усыновление — единственная возможность, единственная надежда...

Этот ком в горле, он мешает дышать.

Алексеус опять говорит. Он все время разговаривает со мной. Никак не оставит в покое.

Не дать ему проникнуть за спасительный барьер...

— Здесь очень темно... Может, поднять жалюзи?

— Нет, — Кэрри смотрела на Алексеуса, но на ее лице не отражалось никаких эмоций, хотя в душе бушевал настоящий ураган. — Я очень устала. Я посплю.

— Отлично, — согласился он.

Кэрри отвернулась. Лучше не видеть его.

Алексеус вышел.

Алексеус вернулся проведать Кэрри в середине дня. Все то же самое — он задавал дежурные вопросы, она не отвечала на них. Молча смотрела на него, потом отворачивалась к стене. Алексеус понимал — им нечего сказать друг другу.

Кэрри слышала его, но не желала, чтобы он находился в комнате. Ей хотелось быть одной и смотреть в стену. Казалось, что эта стена в ее голове. Она защищает ее от мира. И сумрак в комнате тоже.

Доктор считал совсем иначе.

— Вам нужен отдых, но вы не должны лежать тут в темноте, вы должны бывать на свежем воздухе! Вот мои инструкции: морской бриз, сытная еда, фрукты, витамины для беременных.

Доктор вышел из ее комнаты, и Алексеус последовал за ним, но через несколько минут вернулся.

Кэрри посмотрела на него.

Чужое лицо. Он и есть чужой. И всегда был чужим.

— Я согласен с доктором. Тебе нужно на воздух. Завтра устрою тебя на террасе. Будешь смотреть на море.

Ей не хотелось видеть море. Стену, только стену. И не хотелось видеть Алексеуса. Никогда...

Уехать отсюда, я должна отсюда уехать.

Чтобы удобно устроить Кэрри на террасе, Алексеус отдал множество распоряжений медсестре и полудюжине слуг. Но хуже всего было то, что он сам поднял ее на руки, чтобы отнести туда и усадить в глубокое кресло. Кэрри замерла, каждый мускул затвердел, она зажмурилась.

Его прикосновения невыносимы.

Это почти так же ужасно, как разговаривать с ним.

Но говорить с ним придется, иначе не выбраться отсюда. Ведь у него ключ к ее отъезду.

Кэрри понимала — она не мастер говорить. Ей всегда было трудно подбирать нужные слова. А сейчас в особенности.

Но придется.

Алексеус сидел немного поодаль и смотрел на море. Кэрри старательно убеждала себя, что их разделяет стена — теперь стеклянная, но по-прежнему непроницаемая.

Очень важно, что стена непроницаема. Это самое важное.

Кэрри ела завтрак с трудом — совсем не было аппетита, вернулась тошнота и еда казалась еще более неприятной. Алексеус, как всегда, пил крепкий черный кофе.

Крепкий черный кофе по утрам, кофе без кофеина вечером. Не больше трех стаканов вина за вечер. Свежие фрукты на десерт, иногда сыр. Ежедневно сорок пять минут в гимнастическом зале отеля, вдвое больше в выходные. В Портофино он проплывал километр перед завтраком, ныряя с лодки. Бреется дважды в день, любит сильно мятную зубную пасту, которая жжет мой рот, если я пользуюсь ею. Во время еды не отвечает на телефонные звонки. Предпочитает рыбу мясу...

Список сам собой складывался в голове Кэрри, ей не удавалось остановиться. Факт за фактом. Вот как много она знает об Алексеусе. И не знает ничего. Вообще ничего.

Я должна уехать отсюда. Я должна уехать отсюда, отсюда...

— Алексеус... — Кэрри не хотелось, неприятно было произносить его имя. Она заставила себя сделать это. Ей удалось привлечь его внимание. Правда, он остался за стеклянной стеной. Где-то очень далеко... Нет, так было всегда. Просто она только сейчас это поняла. — Я хочу в Лондон. Не желаю больше здесь оставаться, — она заставила себя говорить уверенно и твердо.

— Доктор считает, тебе нужно продолжить отдых, — помолчав, мягко ответил Алексеус. — Но, если хочешь, мы можем поехать в Лондон. Только, прошу тебя, выполняй все предписания. Извини, пожалуйста, я поработаю.

Он ушел, а Кэрри смотрела ему вслед. Она не может больше находиться здесь! Это невыносимо! Каждая клеточка ее тела стонет — бежать! Прочь! Как можно дальше.

Ловушка. Эта вилла — ловушка. Роскошь издевается над ней, наказывает ее за глупость и наивность...

Я наслаждалась роскошью — в той жизни, которую он мне дал. Все это время...

Стыд, чувство вины и горькое отвращение к себе захлестывали Кэрри.

Какой прекрасный вид — море, небо, солнце... Но нет. Не нужно яркости, не нужно красоты...

Внезапно перед глазами Кэрри возникла картина. Реальная и очень яркая.

Алексеус на пляже. Смеется, держит на руках ребенка. Ребенок восторженно смеется. Рядом женщина с длинными светлыми волосами, с лицом, светящимся любовью и счастьем... Да это же я! Я протягиваю руки к ребенку, к Алексеусу...

И Алексеус прижимает меня к себе, меня и ребенка...

Кэрри вскрикнула и широко открыла глаза. Перед нею расстилался пустынный пляж.

Ничего. Ничего и никого.

Обман зрения. Мираж. Мечта.

Не стоит даже надеяться, что фантазия станет реальностью.

Кэрри положила руки на живот в отчаянной попытке защитить младенца, закрыть, спрятать.

Она мысленно восстановила стену, закрылась от мира, который теперь существовал где-то снаружи. Погасила в душе все огоньки, все надежды. Напрасные надежды.

Есть только реальность. Нужно найти в себе силы встретиться с ней лицом к лицу.

Все, что я могу, — ждать. Ждать момента, когда потеряю своего ребенка, — тем или иным способом.