Книга Ящик Пандоры. Книги 1 - 2 - Элизабет Гейдж

Это было оправдано, так как Ланкастеры не одобрили того, что Дотти вышла замуж за члена семьи Шоу.

В общем, Керстен стала жить у Ланкастеров. Она сразу же стала неотъемлемой частью их семьи, хотя и сохранила свою индивидуальность, которая отличала ее от братьев и сестры, впрочем, как и от их родителей.

Она была неотделима от Стюарта, но более как соперник, чем как сестра. Она соревновалась с ним в искусстве езды на лошади, игры в теннис и плавании, не говоря уже о гольфе, где она могла победить его. Она была хорошим атлетом от природы, с длинными гибкими руками и ногами и прекрасным чувством времени.

Когда Хэл подрос, он присоединился к ним в играх, где могли участвовать трое, а также в парном теннисе, когда они могли найти четвертого. Ему всегда казалось, что Стюарт терпеливо относился к Керстен, но недолюбливал ее, в то время как Керстен, почти одного с ним возраста, немного завидовала его положению в семье и стремилась доказать, что она во всем была ему равна.

Между тем, она была очень уверенной старшей сестрой для Хэла, хотя не очень сочувствующей, и Хэл всегда знал, что она была ближе Стюарту, чем ему, как по темпераменту, так и по возрасту.

Несмотря ни на что, это Керстен с ее поэтическим чувством окрестила его «Принц Хэл» в честь его знаменитых сказок, сочиненных вместе с Сибил, и игриво подтрунивала над ним, цитируя шекспировские пьесы о Генри V.

– Доброе утро, любезный Хэл! – кричала она ему, когда он проходил по комнате или спускался к обеду. – Как там дьявол договорился с тобой насчет твоей души?

Или когда они катались на лошади, опять дразнила его:

– Я с тобой, добрый Принц Хэл, помоги мне взобраться на лошадь, добрый королевский сын.

Прозвище «Принц Хэл» утвердилось не только потому, что по своему благородному духу Хэл очень походил на любимого короля Шекспира, но еще и потому, что было в Хэле что-то спокойно героическое и даже чувствовалась способность к самопожертвованию, что оказывало впечатление на всех окружающих. Рейд Ланкастер игнорировал Керстен с момента, как принял ее в свою семью и под свою ответственность. Но она быстро стала незаменимой для Элеонор, так как ее светское чутье было безошибочно и она всегда знала, на какие приглашения надо ответить, какие вечера посещать, что кому подарить по тому или иному случаю. Керстен стала всеобщим мажордомом, секретарем, и душой вечеров. Разум и остроумие обеспечили ей присутствие на всех сборищах Ланкастеров, где легкомыслие было редким товаром. Родственники всегда были рады видеть ее, оживленную, веселую, когда она вместе с семьей Рейда посещала важные торжества.

Красивая Керстен Шоу была самым непонятным существом, бездомной родственницей, которую все обожали, но никто в особенности не любил, улыбающейся несмотря ни на что, как будто ничто в мире ее не трогало. Она только что закончила школу в Вассаре и, возможно, ее ждало блестящее будущее в любой области, которую она изберет, не исключая отличного замужества, если бы Рейд Ланкастер устроил ей это.

Но в данный момент она сидела дома и весело ожидала возвращения с Тихого океана утомленного боями Стюарта.

Она смотрела за порядком в доме, поэтому Хэл не удивился, когда она внезапно появилась в дверях его комнаты. Служанки могли заходить сюда только рано утром, так как его родители считали эту комнату его личной территорией теперь, когда Стюарт больше уже не занимал смежную спальню. Они признавали, что их мальчики имели право на личную жизнь, особенно в переходном возрасте.

Но Керстен уважала только свое право ходить, где ей вздумается. Кроме того, она присвоила себе привилегию сестры приставать когда ей захочется к поглощенному своими мыслями брату.

И вот она здесь.

– Следуешь по следам нашего Стюарта? – спросила она, глядя на карты с булавками и стрелками. – Как идут наши дела?

Хэл оживился при возможности поговорить о любимом предмете:

– Мы отвоевали Эфиопию обратно, и Германия не может победить Англию в воздухе. После Кораллового моря японцы знают: мы можем их победить. Я думаю, Мидуэй станет ключом ко всему, – он показал на крошечную точку в Тихом океане, в которую упиралась большая стрелка на его карте. – Здесь война развернется в другую сторону.

– Думаешь, это будет хорошо для нас? – сказала Керстен. Было видно, что она относится равнодушно к военным действиям. – Как там Стью?

– Хорошо, – они оба знали, что Хэлу Стюарт писал более теплые и доверительные письма, чем остальным членам семьи. Керстен иногда проявляла интерес к этим личным письмам, в такие моменты на ее лице появлялось странное выражение. Как будто она ревновала к тому, чего Стью мог достигнуть за морями.

Но сейчас она приняла лаконичный ответ Хэла, отклонясь назад и положив ногу на ногу.

– Тебя ждут сегодня к обеду в семь, – она зевнула, – мама просила не опаздывать.

Сотни раз Хэл замечал, что она как-то странно говорит слово «мама». Было ясно, что имелась в виду «твоя мама». Что-то в голосе Керстен давало понять, что она не является настоящим членом семьи. И хотя она стремилась доказать свою независимость, которая шла бок о бок с этой отчужденностью, Хэл часто думал, какой одинокой она, должно быть, была.

Он ничего не ответил. Она скинула туфли и удобно устроилась у окна с развевающейся от июньского ветерка занавеской. Она могла везде чувствовать себя как дома, кладя свои руки и ноги куда ей заблагорассудится и глядя на предметы своими карими глазами, такими спокойными, будто она обладала всем, что могла видеть.

– Ты скучаешь по Стюарту, да? – спросила она, посмотрев на Хэла.

Хэл пожал плечами. Вопрос смутил его.

– Не бери в голову, дурачок, – сказала она, – я всего лишь имела в виду, что ты хороший брат. Он писал на этой неделе?

Хэл кивнул, пересекая комнату на длинных ногах, чтобы взять письмо из шкафа. Он колебался минуту, прокручивая в мозгу содержимое письма, и потом дал его Керстен.

– Мне можно прочитать? Правда? – спросила она с интересом.

– Давай, читай, – он впервые давал ей прочесть письмо Стюарта.

Хотя таким образом он насиловал свой личный мир, но что-то в том, как она произнесла слово «мама» пробудило в нем жалость к ней и он не хотел, чтобы она чувствовала свое одиночество. Он видел, как она прикусила нижнюю губу, сконцентрировавшись на чтении.

Грудь спокойно вздымалась под блузкой, когда она переворачивала листок, читая мужские признания. Хэл мог видеть распятие у нее на шее – ее отец был католиком, и она вышла из всех семейных катастроф с этой религией.

Она покачивала одной ногой, пока читала. Хэл чувствовал запах ее духов, элегантный мускусный запах, который подходил ее атлетической фигуре. И в то же время Хэл испытывал неудобство. Он поймал себя на том, что опять отмечает ее женственность. Он не мог вспомнить, когда это случилось впервые – прошлой осенью, может быть, или летом, или, может, еще раньше, но он знал, что чувствовал какое-то новое напряжение, когда оставался с ней наедине. И ее поддразнивания заставляли его краснеть, чего раньше не случалось. Сейчас, когда Стюарт ушел на войну, Керстен и Хэл стали ближе друг другу. Она уже не казалась намного старше. Не казалась она уже и такой знакомой, как раньше. В ней было что-то экзотическое, что-то заманчивое. Когда она шла по комнате, он испытывал напряжение при ее приближении. Он следил за ней независимо от себя, скользя взглядом по гибкой, стройной спине, длинным ногам, зачарованный ее движениями.