Книга Одержимый - Питер Джеймс

В действительности вам, кроме белого фургона, нужно еще кое-что. Вам нужен белый фургон и жало.

Про жало я потом расскажу.

18

Верь, если суждено мне умереть,

То смерть я встречу, как мою невесту,

И радостно приму ее в объятья!

Актер скрылся в левой кулисе. Из правой кулисы вышел другой актер. Майкл и понятия не имел, кто из них кто. Он сидел в первом ряду бельэтажа театра «Глобус», но мысли его витали – в основном вокруг Аманды.

При упоминании о смерти, однако, его внимание вернулось к происходящему на сцене.

Зря он ее пригласил в театр. Надо было сходить куда-нибудь выпить, поужинать – куда-нибудь, где можно поговорить. А так он вынужден сидеть рядом с ней три бесконечных часа – и говорить нельзя, и на пьесе невозможно сосредоточиться. И сиденья жесткие.

Его мысли перетекали от Аманды к Глории Ламарк. Плохо, что он не был на ее похоронах, но как он мог прийти? Как бы посмотрел в глаза ее сыну, ее друзьям, зная, что виноват в ее смерти? Опять он просто скрылся от проблемы. Опять сделал то, от чего всячески отговаривал своих пациентов.

С Шекспиром у Майкла дела обстояли не очень хорошо. Ему нравились трагедии, он их неплохо знал, особенно «Короля Лира». Но пьесу «Мера за меру» он не знал вообще. Нужно было хотя бы пролистать ее – он так и собирался сделать, но руки не дошли. А теперь он не понимал, кто тут кто.

Один из персонажей был герцогом Вены. Другой, которого звали Анджело, был святоша, добивающийся смерти человека по имени Клавдио за то, что он переспал с его невестой. Больше всего текста было у женщины, которую звали Изабелла (сестра Клавдио? Не исключено).

В зале стоял особенный, присущий всем театральным залам запах. Он приходил с порывами прохладного воздуха откуда-то из-за сцены. Это был запах париков, старых костюмов, грима и закулисной суматохи. Он был знаком Майклу с самого детства, с того времени, как он маленьким мальчиком ходил смотреть пантомимы. Запах нравился ему. Но сегодня с ним смешался еще один – аромат духов Аманды. Те же духи, что и на прошлой неделе, слегка мускусные, чувственные.

Аманда смотрела пьесу с восторгом ребенка, попавшего на цирковое представление. Она и в самом деле получала удовольствие! Смеялась над шутками, смысл которых ускользал от него, аплодировала после монологов. Она была поразительно раскованна и, кажется, хорошо знала пьесу. Майкл почувствовал себя неотесанной деревенщиной.

Тупой, скучный старпер. На скучной машине. Позабывший, как приручать птичек.

Она была прелестной. Более прелестной, чем в прошлый раз, хотя и более далекой, чем он рассчитывал. Вечер начался довольно прохладно, с формального рукопожатия. Он заехал за ней. Столь же формально она предложила ему выпить. Хотя времени у них было мало, он не отказался, – ему любопытно было взглянуть на ее квартиру.

Он удивился, увидев, как она живет. Он почему-то полагал, что она занимает убогую комнатенку на первом или вообще в подвальном этаже, тесную, темную, мрачную – такую, в какой он сам жил, будучи студентом. А вместо этого он попал в просторную, светлую квартиру на верхнем этаже, с великолепным видом на Хампстед, Сент-Джонс-Вуд и вообще весь Вест-Энд.

В квартире было много свободного пространства. Пол из полированного дуба, стены, наполовину обшитые светлыми деревянными панелями, такого же цвета двери, плинтусы и мебель. На стенах висели хорошие современные картины – изысканные и остроумные неоклассические сюжеты. Картин было немного. Одна из них Майклу особенно понравилась: пародия на «Рождение Венеры» Боттичелли. Венера выходила из потрепанного «кадиллака» на забитой машинами парковке. Кухня и вовсе оказалась стальным кулинарным полигоном в стиле хай-тек. Аманда сделала ему ледяной чилийский совиньон в высоком бокале тонкого стекла.

Она была гораздо более элегантна, чем ранее – в своем кабинете и в студии, где он видел ее в образе сосредоточенного администратора, не заботящегося о производимом впечатлении. Сегодня она, под стать своей квартире, была мягкой, женственной и до сумасшествия привлекательной.

Майкл был готов к неожиданностям, но не такого масштаба. Люди часто кажутся другими, когда вы встречаетесь с ними во второй раз. Не говоря уж о том, что они по-разному выглядят в разной обстановке. Но он никогда и ни в ком не видел столь разительной перемены.

К тому же Аманда была умной и уверенной в себе девушкой.

Из-за всего этого Майкл начал чувствовать себя в высшей степени неуверенно. Его вера в себя, похоже, взяла выходной, и он панически боялся, что не понравится ей, что потеряет ее. Такое с ним было впервые.

Последние три года все его коллеги и друзья так или иначе старались его с кем-нибудь познакомить, но он ничего не хотел слышать. После нескольких неудавшихся свиданий с женщинами, которых ему попросту навязали («Майкл, она тебе обязательно понравится! Вы можете стать такой прекрасной парой!»), он больше не соглашался на подобные эксперименты. Иногда ему казалось, что весь мир состоит из одних полусумасшедших разведенных дамочек, для которых верх остроумия спросить у него: «Откуда мне знать, что вы меня сейчас не анализируете?»

Кэти действительно была особенной. Очаровательная, теплая, заботливая, рассудительная, отличный товарищ, безупречная хозяйка, талантливый дизайнер. Она превратила их маленький дом в Патни в уютнейшее место на свете. Она сотворила чудо с их садом. Они были больше чем любовниками, больше чем друзьями – они были родственными душами.

Так какого черта он все это расколошматил?

В Аманде, впервые со времени смерти Кэти, он увидел некоторые похожие качества. Но он никак не мог использовать представившуюся возможность – его язык словно завязался узлом: двойным, или восьмеркой, или беседочным. Или всеми ими вместе. А мозг отупел.

Он стоял перед ней в ее прекрасной квартире и мямлил что-то про погоду, про пробки, про то, что в Лондоне уже негде нормально припарковаться. Если на прошлой неделе она и заподозрила, что он просто жалкий стареющий мозгочист в «вольво», то десять минут, проведенные им у нее, подтвердили это подозрение на сто процентов. Даже на сто десять.

Надо было приехать на мотоцикле. Но его красный «дукати» уже три года покрывался пылью в самом дальнем углу гаража. Он просто больше не мог на нем ездить.

По дороге в театр они говорили о переменах в лондонской архитектуре. Им обоим нравилось здание Ллойда и до зуда не нравилась башня в Канари-Уорф. Это было уже кое-что, хотя и не настоящий прогресс.

У Аманды были потрясающие ноги, но он не был уверен насчет ее юбки – то ли сейчас так можно, то ли она его провоцирует. Майкл и не подозревал, насколько отстал от моды.

Жалкий мозгоправ.

На сцене актер произносил монолог:

Но умереть… уйти – куда, не знаешь,

Лежать и гнить в недвижности холодной,

Чтоб то, что было теплым и живым,