Книга Закон - тайга - Эльмира Нетесова

И вспомнилось, как забрал он у Никиты из посылки банку меда.

Злые слова сказал ему тогда Дегтярев. А потом, много времени спустя, приехал на участок проверить, как условники работают, и на Никиту наткнулся. Тот, скорчившись, сидел под бояркой. Грибами отравился. Забрал с собой в машину. Вернувшись в Трудовое, сразу в больничку условника определил. Помог желудок ему промыть. А навестив на другой день, забыл у того возле койки бутылку водки. Знал — не положено. Ничего другого не примет. А водку… Хотя, может, подумал, что прежний, выписавшийся больной забыл на радостях. А может, понял, но виду не подал.

Участковый с сугроба заметил, что условники остановились на поляне.

«Наверное, тут расправу учинят. Место глухое, скрытое от глаз. Где же еще, как не здесь? Надо остановить их, помешать. Попробовать стоит припугнуть всех. Обойду я их с подветренной и выйду навстречу», — решил Дегтярев и незаметно прокрался так близко, что слышал даже отдельные слова, смех мужиков.

Нет, опасностью тут не пахло. Никого не думали убивать воры. Но зачем им, фартовым, понадобилось брать с собой Никитку? Может, ваньку они валяют? А сами черное задумали? — выглядывал Семен из-за валежника.

Но условники отдыхали безмятежно. Будто на деляне у костра. Обычные темы, спокойный разговор. Но зачем они здесь?

Руки, ноги участкового немели от холода. Он сел спиной к кусту. Так теплее. Решил ждать, не зря же столько мучился…

Постепенно руки перестали ныть. Отпустила боль в ногах. Тихое блаженство убаюкивало белой песней пурги. Она была так похожа на давнюю и дальнюю. Вот только слова забыл. А мелодию помнил всегда. Это колыбельная? Но нет, не помнил Дегтярев матери. Подкидышем стал. Так говорили все. А таким песни не поют…

Белая завеса металась перед глазами. Что это — саван? Но какая красивая девушка закрывала этой завесой лицо! Чего стыдится? Ведь хороша! «Не надо убегать! Танцуй еще… Ты так похожа на ту, первую. О ней давно не вспоминал. Она отвергла мою любовь. Теперь, наверное, тоже состарилась. Молодой осталась лишь память, любовь и смерть».

Глаза слиплись. Танцевала девушка. Белым платком махала.

Откуда она взялась здесь, что делает в глухом лесу? О чем поет без слов? У смерти слов не бывает. В холод и пургу она отнимает души легко и красиво. Во сне. Подарив каждому свое видение. Чтоб не жалел о недожитом. Пусть все остается в прошлом. А его вспоминать не стоит. Потому что все равно ничего в нем не изменишь, если и захотел бы. Да и все в этой жизни с каждым дыханием тут же становится прошлым. Многим это в голову приходит. Вот только сказать о том не успевают. Опережает смерть…

— Надыбал! Мужики! Гоните три склянки! — закричал Никитка, суча ногами на пеньке и выковыривая из снега руку, потом и голову человека.

Фартовые со всех ног, как гончие, на зов примчались: глаза горят, кулаки сжимаются.

— Попались, козлы! — вопил Глобус, вытряхивая из снега мужика.

— Да окочурился! Накрылся фраер! Шмонай рядом. Другие далеко не смылись.

— Эй, кенты! Да это же наш легавый! Главный мусор, подлюга! Чтоб ему в уши волк насрал! — заметил Вырви Глаз и вытер ладони о сугроб.

— Чего он сюда прихилял?

— А хрен его знает. Живой покуда. Еле бздит.

— Так что ж теперь? Не тащить же его в Трудовое! Да еще нам! Смеху будет на все «малины», — сказал Глобус и предложил: — Оставьте его тут. Мы легавого не мокрили. А коль сам тут накрыться решил, то его дело.

— Нет, фартовые. Я — лесовик. Не могу его бросить здесь. Хоть и легавого. Перед Богом мы все едины. Греха боюсь, — дрогнул Никитка.

— Кинь его, фраер, а то самого так отделаю, мало не будет, — надвинулся Вырви Глаз.

— Я вам помогал, хоть и не фартовый. Почему этого брошу? Дотяну до Трудового, склянку с него сдеру. Бугор мне него ни хрена не даст. А я что, дарма сюда приперся? — оттирал Никита участкового, тормошил его, бил по щекам, возвращая сознание.

— Оттызди его за всех нас, покуда он слабак. Сверни мурло на жопу, чтоб нам век его хари не видать, — рассмеялся Глобус. А увидев, что Дегтярев открыл глаза и начинает оживать, бросил через плечо, уходя: — Легавая собака и через тыщу лет оживет, стоит услышать ей родную феню.

Фартовые, отвернувшись от ветра, уходили из тайги. Рядом с участковым остался только Никита.

Семен Дегтярев не сразу понял, откуда взялся Никита, куда делась девушка, где он находится и что с ним.

Постепенно память вернулась к нему. Участковый вспомнил все. Понял, что произошло. И трудно, скрипя каждым суставом, встал, опираясь на плечи Никиты.

Первые шаги по снежным завалам давались с адской болью. Участковый падал лицом в снег. Тяжело вставал. И снова, разгребая руками ветер, брел, не видя перед собой дороги, захлебываясь, давясь пургой.

Никита, страхуя, шел рядом. И молил Бога, чтоб ни одна живая душа не увидела, что он, фуфловник, выводит из пурги милиционера, заставляет того выжить. «Ведь за такое не просто трамбовать, сучью мушку на мурло поставят. Из барака выгонят. За- падло будет сесть со мной в столовой за один стол. Даже сявки станут надо мной смеяться. А все этот легавый. Какого черта его в тайгу занесло? Иль в дежурке места мало? По хорошей погоде из Трудового носа не высовывает, а тут — в метель…»

— Быстрее двигайся. Скоро совсем темно будет. Заблудимся. И тогда хана обоим. Выручать некому. Сдохнем оба. Так что шевелись! — Никита торопил Дегтярева, кляня подлый случай.

Когда они выбрались из тайги, совсем стемнело.

Небо легло на плечи тяжелой сырой телогрейкой зэка. Ноги ослабли и еле несли усталых людей.

— Передохнем, — предложил участковый.

— В Трудовом. Здесь нельзя. Ты уж наотдыхался в тайге. Чуть не сдох. Пошли, говорю. В селе — как хочешь. Хоть средь улицы ложись. А тут — не дам.

— Сил нет, — падал Дегтярев.

— Какого хрена слабаки в тайгу ходят? — рассвирепел Никита.

— Думал, тебя выручать придется. Показалось, фартовые задумали пришить…

— Тайга дремучая! Да фартовые не мокрят. Такого, как я, они поручили бы шпане. Эти и средь села ожмурят. Никто не выручит. Об фраеров фартовые не мараются. Пошли, спасатель, в зад тебе сосульку!

Перед селом они остановились.

— Ты уж тут сам вперед хиляй. Без меня. Так надо. Я — после. Ноги в холодной воде подержи. Обморозил катушки. И никому не трехай, если мне зла не желаешь, что я тебя из тайги выволок. Выручить не успеешь. Иди. Не тяни резину…

Выждав с час, вернулся в барак незаметно. Условники спали. А утром проснулся с мушкой на щеке. Никто не стал слушать его доводы. Вместе с тряпьем, по слову бугра, выкинули Никитку из барака вон. И ушел мужик на чердак. Примостил тюфяк у печной трубы. Лег средь плесени и сыри. И впервые за все годы заключения неслышно плакал в темноту изболелым сердцем.