Книга Мы, утонувшие - Карстен Йенсен

— Leave her alone[62], — вмешался другой голос.

Лишь темнота мешала драке.

— I want to go home, please[63], — умолял детский голос.

Какая-то девочка кричала на маму, а старушечий голос отвечал молитвой.

Упавшая невдалеке бомба сотрясла пол. В какой-то момент ему показалось, что крыша бомбоубежища сейчас обвалится. Стало тихо, словно на них шикнула сама смерть.

И тут Кнуд Эрик почувствовал, как его взяли за руку. Женская ладонь, тонкая, маленькая, подумал он, но шершавая, эта женщина работает руками. Он успокаивающе погладил руку. На плечо ему легла голова. В темноте он обнимал незнакомую женщину. Поблизости упала еще одна бомба, и бетонные стены бомбоубежища вновь подались под давлением. Кто-то истерически завопил, затем кто-то еще, пока темнота не завибрировала от панических криков, словно сидящие внутри не устояли перед необоримой силой массовой истерики. Ритмично, как аккомпанемент ударных, падали бомбы.

Женщина обхватила его шею и жадно поцеловала, шаря рукой в районе паха. Он сунул руку ей под пальто и нащупал грудь. И обжигающая женская плоть сомкнулась вокруг него. Их окружала стена крика. Падение снарядов диктовало ритм движения их тел. Они брали друг друга в слепом брутальном вожделении, но в лежавшем под ним мягком безымянном женском теле он ощущал полноту бескорыстной нежности. Оно отдавало ему жизненное тепло, и он платил тем же, пока их крики не влились в какофонию панических возгласов.

На миг ему удалось отделаться от красных огней.

Через несколько часов зенитная батарея на крыше бомбоубежища смолкла. Снова зазвучали сирены, давая отбой; дверь распахнулась. Улица тонула в темноте, — должно быть, уже далеко перевалило за полночь.

Он потерял ее, когда людская масса устремилась к выходу. А может, отпустил намеренно, и она, очевидно, поступила так же. Снаружи все было объято пламенем. В мерцающих отсветах он разглядывал лица: эта, эта или эта? Может, девушка в платке с опущенным взглядом? А может, та, средних лет женщина с суровым лицом и размазанной помадой, которую она пытается вытереть при свете огня от горящих домов? Он не хотел этого знать. И он, и та незнакомка нашли, что искали. Лицо, имя — ненужные подробности.

Он пробыл в Лондоне три дня.

Занимался любовью во дворе, в туалете пивной, в гостиничной кровати, любил под аккомпанемент падающих снарядов, под аккомпанемент тяжелого дыхания и постанывания случайных партнерш, пока не достигал места, где, забирая его, встречались тишина и мрак. Он пил с мужчинами и спал с женщинами, которым приходилось так же плохо, как и ему Вокруг падали бомбы, и они не знали, присоединятся ли вскоре к стремительно растущему числу погибших, превратились ли их рабочие места в груды кирпичей, погребены ли их родные под обвалившимися стенами домов. Они жили в таком страхе, что заранее переживали даже те потери, которых еще не понесли. Каждую секунду они возрождались заново, каждый поцелуй был отсрочкой, каждый стон, вздох — признанием в любви к жизни, которую они обнимали в лице незнакомца, и опьянение, непрерывное опьянение, которое он искал и находил, было точно дар, потому что, подобно пуле, попадающей в мозг, оно забирало все, чем он был: его лицо, имя, историю, — чтобы наконец-то выпустить на свободу голод, обитавший в его теле. На эти три дня он стал воплощением собственного грубого аппетита к жизни, и больше ничем.

В последний вечер они собрали то, что осталось от содержимого нескольких чемоданов: белье, нейлоновые чулки, кофе, сигареты и доллары, прежде всего доллары. Они поступили как янки: купили себе ночь в апартаментах, занимающих целый этаж в гостинице. Девушек привели с собой, официантам давали щедрые чаевые, портье следил за счетом, чтобы они знали, когда кончатся деньги. Они пропили, проели, протанцевали и проблудили еще одну ночь падающих бомб. Уолли отвечал за граммофон. Они танцевали под пение Лены Хорн, опрокидывая в себя пиво, виски, джин и коньяк.

В одиннадцать прозвучал сигнал тревоги.

Официант постучал в дверь и крикнул, чтобы они спускались в подвал.

— Предлагаю остаться, — сказал Кнуд Эрик.

Командирский тон был отставлен в сторону. Сейчас он не капитан, он их buddy, их приятель, равный среди равных.

— Aye, aye, капитан. — Уолли отдал честь и налил еще коньяка.

Они погасили свет и задернули шторы. Лучи прожекторов блуждали по ночному небу. Первые бомбы упали далеко, затем стали ложиться все ближе. Казалось, некий барабанщик пробует инструмент перед грандиозным соло. Здание дрожало. Все забрались под кровати. Они понимали, что матрасы их не защитят. Зато может защитить теснота, сплетение двух тел. Это инстинкты взяли верх: любовь сделает их неприкосновенными.

Бомбы падали все ближе. За окнами то появлялся, то гас фиолетово-синий свет. На потолке играли отсветы пламени. Каждый раз, когда разум искал дорогу в их затуманенные мозги, пытаясь сообщить, что больше ждать нельзя, надо спускаться в подвал, — они еще крепче прижимали к себе партнершу, входили еще глубже; желание и страх подпитывали друг друга и возрастали до степени экстаза. Вот они в изнеможении повалились, раскинули руки, расслабились в блаженной минутной дреме, словно в эту ночь им удалось спастись.

Но ночь продолжалась. Бомбы не отпускали. Страх проснулся вновь, а с ним и его неизбежный попутчик, подельник, друг и враг — желание.

И тут в темноте из-под одной из кроватей раздался голос:

— Change? Кто хочет поменяться?

И они, извиваясь, поползли по полу на животах в новые, неизведанные любовные норы, где ждали новые объятия, жадные губы, влажная плоть, а немецкие бомбардировщики тем временем били по лондонским крышам, как в литавры.

Под конец все затихло. Они вылезли из-под кроватей, отдернули шторы и улеглись рядышком в нетронутые постели.

Они выиграли.

* * *

Кнуд Эрик был рядом, когда «Мэри Лакенбах» взлетела на воздух.

Это случилось, когда они шли в конвое за полярным кругом, шли в Россию с провизией для Красной армии. Стояла ясная погода, видимость была хорошей.

Те, кто стоял на мостике, затихли. Они и раньше видели, как снаряд попадает в танкер и в воздух взлетает столб пламени высотой в двести метров. Но такого не видели никогда.

И Кнуд Эрик тоже такого не видел. Но затих он не от ужаса.

Он испытал облегчение.

Они находились на расстоянии половины морской мили позади «Мэри», когда произошел взрыв.

Немецкий «юнкерс» сбросил торпеды в трехстах метрах от «Мэри». Он летел низко, как пущенный по воде «блинчик». Затем проревел над палубой и был захлестнут орудийным огнем. Из одного двигателя вырвались языки пламени.