Книга Вне закона - Овидий Горчаков

Ольга, поняв, что никакие возражения уже не помогут, молча и неохотно вручает нам котелок. Кухарченко оглушительно хохочет, лезет под шумок за блином.

Когда мы отошли с трофеями, Баженов размешал жир в баланде ложкой, держа ее в левой, здоровой, руке, и так объяснил поведение Самсонова:

– Такие начальники всегда, как припрет, в демократию начинают играть и в любви к нашему брату признаваться.

Я оглянулся на Самсонова. Он опять склонился над картой и такой напустил на себя глубокомысленный и многозначительный вид, словно обдумывал последние детали генерального сражения Второй мировой войны. Да, не тот уж Самсонов. А если ему все-таки удастся собрать и снова объединить бригаду? Он, кажется, хочет этого, и, пока он стремится к этому, он работает на нас. Так ли это?.. Не свыкся ли я с ненормальным положением в отряде? Не ищу ли просто оправдания своей бездеятельности?

Котелок пуст, дымя догорает костер, приятное тепло охватывает все тело, приливает к озябшим в грязных сапогах мокрым ногам. Клонит неудержимо ко сну. В ушах шумит от бессонницы, гудит голова. Прошло двое суток – двое суток без сна. Щелкунов, так и не притронувшись к баланде раненых, уходит ополоснуть наш котелок. Алеся приходит из лесу, собрав для нас почти целый котелок ежевики. Мы съедаем ежевику, а Алеся стелет нам постель: собирает еловые лапы, расстилает свой пиджак. Она положит под голову наши вещевые мешки и укроет меня и Баженова своим байковым одеялом и немецкой шинелью Черного. Хорошо… Но как же быть с Самсоновым?..

Теперь, когда Полевой и многие наши друзья остались в Хачинском лесу, я нещадно ругаю себя за упущенные возможности – объединившись, мы могли бы найти путь к могилевским большевикам, послать человека за фронт или завладеть рацией.

Тяжелую ответственность возложил ты на меня, Богомаз! Разве не чувствую, не понимаю я, что, умывая руки от решительного, незамедлительного вмешательства, я сам совершаю преступление.

3

У палатки Самсонова сгрудились партизаны. Я иду к ним.

Боков, по своему обычаю, рассказывает очень скупо, экономя слова:

– Немцы, видно, знали точно, где лагеря наши: сразу нашли их и разорили. Наш лагерь тоже разрушили, «гробницу» сожгли, арсенал взорвали. Но за это они здорово поплатились. Не знали, что в землянке боепитания с полтонны взрывчатки было, а то и больше. Подрывников на мелкие кусочки разорвало. Весь лагерь в дым разнесло. Ухлясть хлынула в воронку, затопила лагерь. Целое озеро получилось – на лодках кататься можно. Каратели прочесали лес. Аксеныч просидел сутки в болоте. У него около сотни человек набралось. Цепи карателей прошли мимо. Немцы сперва стреляли гражданских, а теперь ловят, угоняют их в Могилев, в лагерь, вывозят в Германию. Народу там в лесу – тысячи. Немногих удалось спасти. Полевой говорит, что в их гибели и страданиях вы, капитан, больше всех виноваты…

– Разойдись! – командует, вставая, Самсонов. – Боков! Доложишь мне одному.

Самсонов понимает: чтобы быть авторитетным командиром, надо знать больше, чем знают подчиненные. Для этого годятся всякие, даже искусственные меры. Надо отгородиться от подчиненных, держать их на дистанции, ввести строгую секретность. И не только потому выгодно ему наедине выслушать Бокова. Но партизаны не уходят, партизаны хотят слышать все, о чем Боков может рассказать им.

– Я повторяю слова Аксеныча и Полевого, – бесстрастно говорит Боков, глядя поверх Самсонова.

– Кто их мог спасти? – спрашивает, помедлив в нерешительности, Самсонов, делая вид, что не заметил ослушания или забыл о том, что приказал людям разойтись. – Неизбежные жертвы войны! Может быть, нам вообще не следовало бороться против оккупантов? Может быть, не стоило сбивать самолет над Красницей? А ведь из-за него немцы сожгли село! Я, что ли, в этом виноват?

– Полевой и Аксеныч говорят, что не нужно было форса ради задаваться перед людьми своей силой, не нужно было зазывать в лес, не нужно было обещать непосильную для нас защиту от карателей…

– А кто их звал? Они сами пришли… – У Самсонова набухают синие жилы на голом черепе.

– Немцы теперь их за партизан выдают, – продолжает невозмутимо Боков. В сводках своих их как партизан пишут. А приказ твой Аксеныч и Мордашкин выполнять не желают. Партизаны Мордашкина и Аксеныча – рабочие Ветринки, крестьяне Смолицы – связались с партийным подпольем в Могилеве и будут действовать по его указанию.

– От хаты своей отойти боятся, предатели! – свирепо выпаливает Самсонов. Он не только взбешен. Он испуган. Ярость поостынет, а страх останется. Он начинает понимать, что нигде на нашей земле, пусть даже оккупированной, не удастся спрятать ему свои кровавые дела. Глупо было и мечтать об этом.

– Дома их сожгли. Родных расстреляли, – говорит Боков. – И все мы знаем, что они не предатели. Такими словами, Самсонов, бросаться нельзя. И еще говорят они, что если уж потребовалось именные списки отряда составлять, то надо было зашифровать их. Списки попали в Кульшичах к карателям. Твою, Гаврюхин, семью расстреляли, и твою, Блатов, тоже… Каратели сожгли дома и перебили семьи многих наших местных партизан. Федя Иваньков – помните, он у нас в санчасти лежал, Витька вот его из боя в Ржавке вытащил – ползком после засады в Кульшичах до Рябиновки всю ночь полз, спрятался в хате у матери. А немцы со списком примчались, убили его зверски, да и всю семью тоже – только мать спаслась.

– В этом я не виноват! – разводит руками Самсонов. – На то война. Козлов плохо разведал Кульшичи. Писарь Сахнов – он потерял списки, когда мы нарвались на засаду. Будь он жив, я расстрелял бы сукиного сына! Козлову – ставлю на вид!

Партизаны отворачиваются от Гаврюхина и Блатова, щадят их чувства. Только Трофимов подходит к Блатову и обнимает друга, уводит его.

Козлов похож на покойника. Еще недавно был он храбр, но надрывная, свирепая храбрость его шла от самолюбия. А стойкости и мужества в нем, мужества от совести и чести, нет и капли. Но почему Самсонов так легко обошелся с ним? Ясно, одной веревочкой связаны.

– Аксеныч виделся с Дзюбой, – продолжает Боков. – Тот сказал, что решил идти с отрядом на восток – в Брянские леса. Дзюба говорит, что не желает искать нас, что ты, Самсонов, присваивал себе успехи его отряда в радиограммах Москве, записал все на свой счет.

– Я отчитывался в успехах бригады как ее командир, – заявляет Самсонов. – Мой счет – это счет бригады. Ну ничего! Я им покажу!

Заметно, давно не брил он голову – обозначалась небольшая лысина на макушке. Он смахивает сейчас на того Самсонова, каким он был в первые трудные дни после приземления.

Партизаны не спускают глаз с Самсонова. А я неотрывно гляжу на Бокова. Как ошибся я в этом человеке! Я видел в нем только вялого толстячка, думал, что его основной интерес к жизни – это вкусно и сытно покушать!

– Судя по всему, – заканчивает Боков, – потери личного состава невелики. Думаю, мы от силы пятьдесят человек потеряли. Точно подсчитать потери вряд ли удастся – бригада раскололась. Впрочем, она была слишком велика для Хачинского леса. Два отряда остались в нем. Один ушел на запад. Теперь нам решать. Вот и все!