Книга Жизнь на грешной земле - Анатолий Иванов

Медлил и Гаврилов. Сразу вдруг обмякший, точно сваренный, он, отвернув глаза в сторону, потирал ладонью никелированный руль своего велосипеда. Потом решительно встряхнул машину, словно дернул лошадь за удила.

«Все равно не уедет, — подумал Новоселов. — Понимает, что это будет походить на бегство, на позорное отступление».

Новоселов даже положил обратно на чемоданчик плащ, полез за папиросами.

Гаврилов, кажется, отлично понял Новоселова. Смерил его с головы до ног с откровенно-снисходительным превосходством. Но взгляд получился деланный, какой-то жалкий.

— Значит, думаешь, прижал ты меня в угол, Новоселов? И ждешь, как я из него… из этого положения выйду?

— Ну что ж… Это тоже интересно.

— Да… Но только мне выходить ниоткуда не надо… И никуда ты меня не загнал. Конечно, в последние годы судьба меня не балует, в этом ты прав. Пришлось… пришлось работу несколько раз переменить… Только рано вы собрались хоронить Гаврилова. Жив еще Гаврилов! Я и сам понимаю — наломал дров порядочно. Партия, она поправит…

— Сколько же можно поправлять? — не выдержал Новоселов.

— Во-он ты каков, оказывается, — уже сквозь зубы выдавил Гаврилов. — А ведь даже мы терпеливее относились к вам.

— К кому это — к вам? И кто это — мы?

— Ишь ты, как за слова хватаешься. К тебе вот, в частности.

Новоселов, вздохнув, снова взял свой плащ.

— Ладно, Павел Александрович. Кончим этот бесполезный разговор.

— Действительно, — согласился Гаврилов. — Только, повторяю, не торопитесь сбрасывать нас со счета. Как бы мы там ни работали, какие перегибы ни допускали, мы свято верили в дело партии, в дело…

— Слушай, Гаврилов, ты это всерьез делаешь разделение на «вас» и «нас»? — перебил его Новоселов. — Но коль уж делишь, то позволь спросить: вы верили в дело партии, а мы, по-твоему, не верим?

— О-хо-хо, — вздохнул Гаврилов. — Вон какие далекие выводы, оказывается, можно сделать, зацепившись за одно слово. Вон как можно его повернуть. Никакого разделения я не делаю. Я просто хотел сказать, что те, кого ты считаешь «культовиками», воздвигали Днепрогэс и Магнитку, неплохо справились с коллективизацией, с индустриализацией, построили, черт возьми, социализм. Ты что же, отрицать это будешь?

— Нет.

— А если так, почему же мы — бросовые люди?

— Я тебе этого не говорил.

Гаврилов тупо уставился на Ивана Ивановича, долго на него глядел, почти не мигая. Видимо, он и сам уже засомневался: говорил или не говорил Новоселов такие слова.

— А в самом деле, прекратим-ка мы этот спор, — поспешно сказал он и поглядел на часы. — Еще чего доброго на поезд опоздаю.

— Куда ж торопишься так?

— В райцентр. Насчет того, что я из района хочу вон, это в горячке вырвалось. Годы и годы здесь прожил, сроднился. Живое-то рвать — как?.. Хочу самостоятельную работу попросить.

Новоселов двинул бровями.

— Какую же ты хочешь работу?

— Что-нибудь дадут, думаю. Попрошусь в «Красный партизан», на место Бугрова. И если доверят — докажу еще, на что мы способны… Ну, прощай. Через полчаса поезд.

И Гаврилов вывел велосипед на середину дороги.

— Постой, постой, ты это серьезно? — опомнившись, остановил его Новоселов.

— Почему же нет? Пусть уж тогда мои парторги выговоры получают, а я буду только голову нагибать, как бык.

— Но ведь… ты за один год колхоз угробишь.

— Это почему?

— Ты же сразу чистые пары ликвидируешь.

— Нет, зачем же… Я понимаю — на парах все хозяйство «Красного партизана» держится! Пусть уж, говорю, парторги…

— Та-ак! — воскликнул Иван Иванович и со злостью схватил с земли чемоданчик. — Ничего ты, Гаврилов, не понял, оказывается, за эти годы.

— Ишь ты, — уронил свое обычное Гаврилов.

— А насчет «Красного партизана»… Опоздал ты, в общем, со своим предложением.

— Да что ты говоришь?! — насмешливо бросил Гаврилов.

И вдруг точно впервые заметил в руках у Ивана Ивановича плащ и дорожный чемоданчик.

— Погоди, Новоселов… Это что ж… — голос его дрогнул. — Ты же агроном теперь… Тебя, что ли, в «Красный партизан»?

— Меня, — подтвердил Иван Иванович. — И тоже — по просьбе.

Гаврилов, опустив голову, разглядывал носки его, Новоселова, запыленных сапог, точно сравнивал их со своими. Губы его были крепко сжаты. Иван Иванович заметил, что на виске Гаврилова напряглась и проступила синеватая жилка.

— Ну что ж, — разжал он губы, — помощь, я думаю, могучая подоспела. И главное — вовремя.

— Прощай, Павел Александрович, — сказал Новоселов.

Гаврилов не откликнулся, не пошевелился. Вся его согнутая сгорбленная фигура была жалкой, тоскливой и каким-то странным образом выражала обиженность.

Новоселов повернулся и зашагал своей дорогой.

Шагалось ему легко. То ли от того, что жара немного спала, то ли от того, что тяжелый, неприятный разговор с Гавриловым, наконец, кончился.

В высоком небе по-прежнему пели жаворонки. «Странно, — подумал Иван Иванович, — почему же они не пели, пока я разговаривал с Гавриловым? Или я, разговаривая, просто не обращал внимания на их звон?»

Иван Иванович сделал усилие, чтобы вспомнить — пели жаворонки, пока он сидел на чемоданчике, или нет. Но вспомнить ничего не мог.

Дорога взбежала на пригорок, и внизу, в лощине, показались крыши домов и хозяйственных построек «Красного партизана».

Где-то далеко, за спиной, приглушенно загрохотал поезд. «Успел ли Гаврилов?» — машинально подумал Иван Иванович и оглянулся.

Гаврилов, оказывается, сидел на том же месте, где они расстались. Он сидел, поставив локти на колени, чуть опустив голову, и, кажется, курил. Рядом лежал его велосипед.

Невидимые жаворонки все звенели и звенели, все тянули и тянули к небу свои волшебные цепочки. И снова пожалел Иван Иванович, что на лугах нет людей.

Однако люди на лугу были. Новоселов увидел их, когда прошел еще несколько шагов. Они сгребали под косогором сено в копны. И несколько девчушек, запрокинув в небо головы, загородив ладошками от солнца глаза, высматривали в синей бездне маленьких певучих птичек.