Книга Тебе держать ответ - Юлия Остапенко

Леди Мелинда Эвентри, как и предполагала Адель, была у северной стены, на монастырском огороде, и пропалывала грядки с саженцами клубники. С самого утра она пропалывала грядки: кто-то из сестёр привёл её сюда, помог опуститься на колени (в последние годы у неё усилились боли в спине, и даже припарки из огуречного листа почти не помогали), вложил в её руки мотыгу и оставил здесь. Когда пробил колокол на молитву, сестра пришла за ней и отвела в часовню, затем на кухню, на обед, а потом — обратно. Одно время Адель подумывала, не пора ли поручать ей менее обременительные занятия, но потом решила оставить всё как есть. Леди Мелинда любила огород и радовалась, как дитя, всякий раз, когда ей поручали именно эту, не самую чистую и лёгкую работу. Это могло показаться странным тому, кто знал её в прежние времена. Но прежние времена на то и были прежними, что теперь от них осталась только память — и имена.

— Сестра Мелинда! — позвала Адель, остановившись у огородной оградки, выложенной крупными валунами. Юный лорд Эвентри замедлил шаг и немного отстал от неё, но она не обернулась.

Седоволосая, хотя ещё и не старая с виду женщина подняла голову, огрубевшие пальцы с забившейся под ногти землёй перестали прилежно ковырять почву у корней саженцев. Тёмные глаза взглянули на местру-настоятельницу, как всегда, кротко и доверчиво.

— Сестра, — вполголоса сказала Адель, — приехал ваш сын. Он хочет видеть вас, если вы этого пожелаете.

Мелинда Эвентри моргнула несколько раз — с усилием, по-совиному, будто человек, отчаянно борющийся со сном.

— Мой сын, — повторила она, и Адель услышала, как выдохнул Адриан Эвентри за её спиной при звуке этого по-старчески надтреснутого голоса, так резко диссонировавшего с нестарым лицом и по-прежнему ясными глазами, и так подходящего к её седым волосам. — Но я ещё не закончила с саженцами.

Она сказала это почти капризно — и указала грязным пальцем на кустик, с которым возилась. Она отвечала так всегда, когда не хотела что-то делать — идти на молитву или на трапезу, или в баню. Уговорить её сходить в баню было труднее всего. Здесь важно было проявить твёрдость.

— Вы вполне можете закончить с саженцами позже, сестра, — сказал Адель тоном, который всегда на неё действовал, — тоном, от которого она вздрагивала и смотрела на местру в тревожной растерянности… точно как её сын. — Сейчас вы должны сделать перерыв. И поговорить с кем-то, кто очень хочет вас видеть.

— Меня? — Мелинда улыбнулась удивлённо и робко, всё так же неотрывно глядя Адели в лицо, хотя тот, кто пришёл к ней, тот, кто шёл к ней так долго, стоял в шаге от местры и смотрел на неё… нет, Адель не хотела знать, как он на неё смотрел.

— Не утомляйте её слишком сильно, — не оборачиваясь, вполголоса сказала Адель. — Я оставлю вас, но буду неподалёку. Если она станет кричать или плакать, не пытайтесь её успокоить, просто позовите меня.

Не дожидаясь ответа, она ободряюще улыбнулась Мелинде и пошла по дорожке обратно, к колоннаде. Она не оглянулась ни разу, пока шла. И лишь завернув за первую из колонн, остановилась и посмотрела туда, где оставила Мелинду Эвентри и её сына.

Он всё ещё стоял за оградой, а Мелинда стояла на коленях посреди земли и сорняков. Её руки были сложены на коленях, так, словно она сидела в кресле у камина в тёплом и безопасном доме. Пустые, неразумные глаза пытливо и мучительно вглядывались в стоявшего перед ней мужчину, которого она не знала, но пыталась вспомнить. Адель отделяло от них немалое расстояние, но в пустом монастырском двору звук разносился далеко и гулко. Поэтому она услышала, как леди Эвентри спросила нерешительно и недоверчиво:

— Анастас?

А потом отрывисто вскрикнула, выбросила вперёд руку и покачнулась, будто вот-вот собиралась упасть и молила его о помощи.

И тогда её сын, тот, кого она так и не узнала, наконец сорвался с места и бросился к ней.

Адели Джесвел захотелось отвернуться и оставить их вдвоём, с их болью и стеной, которую ни один из них не мог преодолеть. Но местра гвидреанского монастыря, исповедовавшего фарийскую ересь, продолжала стоять и смотреть, как человек, который собирался стать великим конунгом, падает на колени в грязь рядом со своей матерью, хватает её сморщенные руки, целует её загрубелые ладони и плачет. Смотрела и думала, что есть раны, которые даже фарийская ересь не умеет исцелять.

Леди Мелинда несколько мгновений удивлённо глядела на человека, целующего её руки. Потом отняла одну и нерешительно погладила его по голове, пачкая его волосы влажной землёй.

— Анастас… бедный мой мальчик. Пришёл навестить свою матушку? Ты так повзрослел… Когда ты успел так повзрослеть? Я тебя едва узнала. А где Бертран? Где девочки? И Ричард? И Адриан? Они, наверное, тоже выросли? Ну, дай-ка я на тебя посмотрю…

Она заставила его поднять голову и какое-то время рассматривала его лицо, и в её глазах удивление мешалось с гордостью.

— Ты стал очень похож на отца. Я всегда знала, что так будет. Анастас, ты был плохим сыном, знаешь это? Дерзкий, гадкий мальчишка. Ты будешь наказан, я скажу батюшке, и он запрёт тебя. И даже хуже, если ты не бросишь эту мерзкую привычку. Табак — пристрастие Молога, дым табака — дым из пасти Черноголового! И не смей со мной спорить!

Он не спорил. Его плечи дрожали, он больше не всхлипывал, но словно в дурмане водил ладонью матери по своему лицу, и Адель знала, что её руки теперь станут мокрыми. И подумала, что есть бальзамы, которые принимают внутрь, чтобы исцелить телесную рану, но бальзам для иных ран душа исторгает сама, выводя из тела с водой и солью.

— Перестань, — раздражённо сказала леди Мелинда. — Ты большой мальчик, Анастас. Тебе уже четырнадцать. Какой пример ты подаёшь младшим? Адриан и так растёт сущим проклятьем. О, местра Адель, знали бы вы, как я с ним мучаюсь! — вскинув голову, громко пожаловалась она — хотя Адель знала, что леди Эвентри не может её видеть. — С ним нет никакого спасу, где он, там всегда напасть и беда. Мне порой кажется, что им овладел Молог… что? Что ты говоришь, сынок?

Адриан Эвентри что-то пробормотал, едва различимо. И лицо его матери, расслышавшей эти слова, разгладилось и озарилось светом, вонзившимся острой иглой ревности в сердце местры Адели, которая сама выбрала свой путь и, идя по нему, не могла узнать, что такое быть матерью и гладить своего сына по волосам. Она никогда не жалела об этом, ни разу — до этого дня.

— Конечно, Адо, я тебя прощаю, — сказала безумная леди Эвентри, лишившаяся разума в тот самый день, когда она потеряла всю свою семью, и поцеловала своего сына в темя, а потом обняла его и закрыла глаза, улыбаясь так, будто наконец обрела покой.

Где ты был прежде, так долго, Адриан Эвентри?

Местра Адель повернулась и вошла в свой храм.

Эжен Троска по прозвищу Галиотто (так называли его монашки-гвидреанки, к которым он каким-то образом попал — каким именно и почему они так его называли, он так и не смог вспомнить) должен был умереть от тяжёлой грудной простуды, однако не умер. Он скакал галопом двое суток и загнал трёх лошадей, спеша к лорду Скортиару с донесением от лорда Иторна. По дороге он попал в страшный ливень, и молил Многомудрую Аравин, богиню клана Иторн, лишь о том, чтобы она сохранила его до порога дома, в который он был направлен. Эжен Троска не читал древней поэмы о Галиотто, однако мог быть сравним с легендарным гонцом вполне правомерно. Он был готов умереть, лишь бы выполнить свой долг, — но лишь после того, как выполнит.