Книга Могила Ленина. Последние дни советской империи - Дэвид Ремник

Пока делегации летели на юг, Янаев в растрепанных чувствах сидел в своем кабинете. К нему вошли сотрудники аппарата Горбачева, все это время работавшие на том же этаже.

Янаев, дергая щекой, спросил:

— Уже всех арестовали?

— Да, — соврал ему бывший литейщик Вениамин Ярин.

Янаев начал оправдываться: заговорщики угрожали ему тюрьмой и “трибуналом”, если он откажется, он пошел с “ними”, чтобы меньше было крови — вероятно, имея в виду собственную кровь, а не кровь москвичей.

“Вид у Янаева действительно был неважный. Заметно было, что он сильно нервничает”, — вспоминал потом Ярин. И уточнял: “По его поведению можно было сказать, что он пропьянствовал всю ночь”.

Эту ночь Янаев провел в своем кабинете. Когда Ярин пришел его будить, на полу валялись пустые бутылки. Добудился он Янаева с трудом, и тот не сразу мог понять, где находится и кто перед ним. Все было так, как написал Джим Хогленд в своей статье для The Washington Post: путч начался с Достоевского, а закончился братьями Маркс[150].

Руцкой летел с отрядом — 50 десантников из Рязанского училища. В самолете они проверяли автоматы. Когда один полковник заметил, что, если на даче возникнут сложности, “мы всех положим и прорвемся”, ему возразил Вадим Бакатин, либеральный министр внутренних дел, которого Горбачев во время своего “правого поворота” сместил с должности. Бакатин предложил военным, наоборот, держаться в тени и не поддаваться на провокации. “Если хоть один выстрел прозвучит, труп Горбачева повесят на нас”, — жестко сказал Бакатин. Военные решили остаться в самолете.

В Форосе российскую делегацию пропустили на территорию дачи, но они видели на деревьях и балконах снайперов. В безопасности они себя почувствовали, только оказавшись внутри, в доме. Ни нападения, ни провокаций тем не менее не было. Очевидно, что охранникам из КГБ дали приказ не чинить препятствий.

Горбачев согласился принять только российскую делегацию. С Крючковым и Язовым он встречаться отказался. Здороваясь с Руцким и остальными, Горбачев выглядел усталым, но явно испытывал невероятное облегчение. На нем был светло-серый свитер и брюки цвета хаки. От нервного возбуждения его била дрожь, и он все время повторял, что против законно избранного президента, Верховного главнокомандующего, был составлен заговор, что у него забрали чемоданчик с секретными ядерными кодами, что это “кощунственный акт”. “Я хочу заявить одну вещь, — говорил Горбачев. — Не было никаких соглашений. Я занял твердую позицию, требовал немедленного созыва Съезда народных депутатов или Верховного Совета. Только они могли решать насущные вопросы. В любом другом случае мне оставалось бы только самоубийство. Иного выхода не было… Мне отрезали все линии связи. Морская блокада. Вокруг войска. Полная изоляция”.

Бакатин и Евгений Примаков, сохранившие верность Горбачеву и поддержавшие сопротивление, втолковывали своему шефу, какую выдающуюся роль сыграл Ельцин и что по возвращении в Москву о всех конфликтах надо забыть. Горбачев это обещал. Кое-кто из делегатов не слишком учтиво напомнил Горбачеву, что все заговорщики были его доверенными лицами. Горбачев признал, что это так. “Я полностью доверял этим людям, полагался на них. Меня подвела доверчивость. Наверное, доверять людям — это неплохо, но не до такой степени”.

Когда кто-то предложил издать указ о восстановлении Горбачева в должности президента, тот горячо воскликнул: “Я не переставал быть президентом!” Россказни о своей болезни он назвал чепухой и абсурдом. Силаев привез с собой двух врачей-кардиологов, но их услуги не понадобились. По словам Силаева, Горбачев выглядел на удивление хорошо. А вот о Раисе Максимовне этого сказать было нельзя. Увидев, как она неуверенно спускается по лестнице, чтобы поздороваться с прибывшими, делегаты были потрясены. “Она была в ужасном состоянии, — вспоминал Владимир Лысенко. — Шла нетвердым шагом, но подошла к каждому и поцеловала”.

— Ну что, полетим сегодня домой? — спросил Горбачев у жены.

— Да, — тихо ответила она. — Летим прямо сейчас.

Перед вылетом Горбачев коротко переговорил со своим старым другом и однокашником Лукьяновым. Тот сразу начал объясняться: как трудно было бы ему созвать экстренное заседание Верховного Совета, как он пытался противостоять перевороту.

Горбачев не желал слушать.

— Мы знакомы 40 лет! — воскликнул он. — Перестань врать! Прекрати вешать мне лапшу на уши!

Президентский самолет Ил-62 с бортовой надписью “СССР” стоял на взлетно-посадочной полосе. В нескольких сотнях метров от него, рядом с истребителями МиГ-29, стоял небольшой Ту-134 — самолет Руцкого. ЗИЛы ездили от одного самолета к другому: решили создать впечатление, будто Горбачев сел в свой самолет. Но это было не так: он сел в Ту-134.

На поле Горбачев подошел к министру гражданской авиации и своему личному пилоту и сказал: “Пожалуйста, не обижайтесь, но сейчас я полечу на другом самолете. Поймите. Я поступаю так, как надо”.

“Пойдем садиться, — попросила Раиса Максимовна, — только с теми, кто за нами прилетел”.

В 20:00 “Вести”, новостная программа российского телеканала, вернулась в эфир. Ведущий Юрий Ростов, которого отстранил от работы глава ВГТРК Леонид Кравченко, лучась от радости и широко улыбаясь, едва сдерживал слезы. “Поздравляю всех! С путчем покончено!” — объявил он.

Ростов не старался сохранять объективность и не скрывал своего презрения к людям, которых иронически именовал “спасителями Отечества”. Он говорил российским телезрителям: “Мы не должны повторять опасных ошибок Михаила Горбачева: три последних дня доказали, что КГБ — одна из главных сил, стоящих на пути реформ”. Сообщив все прекрасные новости этого дня, он с особым удовольствием зачитал сообщение об отстранении от должности “человека, столь любимого нами и столь ценимого вами, дорогие телезрители: Леонида Петровича Кравченко”.

Было раннее утро. Горбачев сидел в салоне самолета впереди вместе со своими измученными родными. Внучка, завернутая в плед, спала на полу. Руцкой и Силаев тихо, чтобы никого не будить, разговаривали с Горбачевым. Открыли бутылку вина, выпили за провал путча.

А в хвосте самолета в полном одиночестве сидел арестованный Крючков, откинув назад голову и закрыв глаза. Он не спал и ни с кем не заговаривал, и никто не заговаривал с ним. Вооруженная охрана следила за каждым его движением.

Когда самолет приземлился в московском аэропорту Внуково, российские делегаты попросили Горбачева не выходить, подождать, пока охрана убедится в полной безопасности. Десантники с автоматами спустились первыми и осмотрели поле. Ничего подозрительного не было, никаких сюрпризов. Заговор выветрился. Наконец в дверном проеме показался Горбачев, в бежевой ветровке, загорелый, что в тех обстоятельствах выглядело странновато. У него на лице было радостное и слегка боязливое выражение — как будто он не знал, что его ждет. Следом за ним шла его дочь в джинсовой мини-юбке, за ней Раиса Максимовна и сонная внучка. Раиса Горбачева выглядела потухшей и изможденной.