Книга Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес

– А что касается различных гипнотических внушений – какое влияние они могут оказывать на память?

Слегка нахмурившись, доктор Чоун показал, что собеседник перевел разговор в не слишком приятную для него плоскость, граничившую с издевкой.

– Под гипнотическим контролем мы способны узнать очень многое. Возьмем, к примеру, дни рождения. Скажем, вы. Что вам запомнилось о своем десятом дне рождения?

– Не думаю, что запомнил особые детали хотя бы одного своего дня рождения до двадцать первого.

– Так и должно быть. Потому что вы находитесь в обычном для себя состоянии бодрствования. Под гипнозом вас можно заставить вспомнить нечто о своем двадцатом. А затем – хотя этот процесс не отработан до конца и требует больших усилий – мы могли бы двигаться в прошлое год за годом. Достаточно часто подобным методом удавалось восстанавливать воспоминания даже о втором дне рождения человека, а в редких случаях – и о первом. Некоторые практикующие гипноз медики утверждают, что сумели проникнуть чуть ли не во внутриутробные воспоминания. Но это вопрос спорный и до конца не изученный.

И доктор Чоун покачал головой с видом консервативного и ответственного ученого.

– Объект исследований помнит подробности воспоминаний о днях рождения, когда выходит из состояния гипноза? И помнит ли он вообще хоть что-то о происходившем с его памятью под гипнозом?

Доктор Чоун поставил бокал на стол.

– Мой уважаемый сэр, – сказал он, мягко намекая, что не склонен к продолжению беседы. – Вы затронули крайне сложную проблему. Если ваш интерес подлинный, то однажды я с удовольствием порекомендую вам несколько весьма полезных книг.

– Всего лишь книг, доктор Чоун?

Вопрос, содержавший почти открытый вызов, на какое-то время повис в воздухе, пока Чоун раздумывал, стоит ли его принимать.

– Да, как я и сказал, есть несколько очень полезных. – И, пробормотав невнятные извинения, отошел в сторону.

Несколько секунд Эплби задумчиво созерцал дно собственного опустевшего бокала. Это было интересно. Все – даже рассуждения Джеральда Уинтера о «Лунном камне» и об искусстве – интересно при условии правильного восприятия информации. Он огляделся. Мисс Кейви, удалившись в один из углов, выплескивала возмущение на небольшую группу своих поклонников. Уинтер переключил внимание на Питера Хольма. Кермод в центре помещения, по всей видимости, перемывал косточки хозяина дома перед миссис Моул, причем в таких выражениях, от которых она в злости то бледнела, то покрывалась багровыми пятнами. Тимми Элиот сторонился Топлэди. По слухам, между молодыми людьми произошла крупная ссора, пока они сидели в одном из буфетов, играя в прятки накануне вечером. Над всем этим, как и над многим другим, все ощутимее сгущалась атмосфера ожидания и охватившего участников праздника дискомфорта. Только мистер Элиот излучал полнейшее спокойствие. Для него это был всего лишь очередной праздник в честь Паука; многих из гостей он воспринимал не иначе как близких родственников своего героя, почти его детей, а сам он в таком случае брал на себя роль их добродушного и милостивого дедушки. Наблюдая все это, Эплби с трудом удалось избавиться от жутковатого ощущения, что Паук – тот самый Паук, которому удалось выбраться из рукописей книг о себе, – полностью контролировал ситуацию. Хотя не было слышно ни звуков кларнета, ни стука трости и пока не произошло никаких новых инцидентов, празднество продолжало развиваться по задуманному им плану. Он посмотрел на часы. Прошли ровно сутки с того момента, когда он распахнул окно и предстал в темноте перед теми же людьми, которые окружали его сейчас. Что ему удалось узнать за прошедшее время? И что сумел выяснить Уинтер?

Перейдя в другой конец комнаты, он выяснил, что Уинтеру стало известно о физических упражнениях Хольма, который, трудясь над формой своего живота, осуществлял нечто вроде антропологической фантазии. Его стремление к подобным упражнениям проистекало из распространенной философской ошибки – причем ошибки романтической в своей основе. Плоскость собственного живота занимала Хольма в силу иррациональной веры в превосходство первобытного и примитивного человека над современными людьми. Он внутренне пытался поменять в себе цивилизованную натуру на грубую дикарскую. В самом лучшем случае здесь хромала логика. Не существовало никаких доказательств, что человек древности был сильнее и здоровее своего нынешнего потомка. Но если взять человекообразных обезьян, то все обстояло сложнее. Были накоплены значительные научные подтверждения в пользу точки зрения, что, впервые поднявшись на ноги, человек нанес своей физиологии такой урон, от которого не оправился до сих пор. А потому, совершенствуя мускулатуру живота, за образец следовало брать не древнего человека, а уходить гораздо дальше, в глубь истории к лемурам, обезьянам и опоссумам. Как прекрасно это выглядело бы на сцене? Если уж осовременивать Гамлета, то почему не изобразить его в виде человекообразной обезьяны? Почему бабуин не может сыграть Отелло? А паукообразная обезьяна[107] – Паука?

Как и предсказывал Эплби, Уинтер говорил теперь громче и оживленнее. Но при этом даже лучше и интереснее. Его речь приобрела больше драматических эффектов, а простоватый с виду Хольм представлялся более благоприятным объектом для насмешек. Но Эплби, тем не менее, взял Уинтера под руку и отвел в сторону.

– Дорогой мой, – сказал он, – так дело не пойдет. Из вас получается прекрасный оратор, но никудышный детектив. Давайте выйдем на улицу.

Они прошли в гостиную, открыли одно из французских окон и выбрались на холод темной террасы. Несколько мгновений им ничего не было видно, а затем оба издали дружное восклицание. Природа, столь безликая и невыразительная на протяжении последних тридцати шести часов, разыграла потрясающее шоу. С внезапностью, которую, вероятно, не смогли бы объяснить и метеорологи, дождь сменился снегопадом, и снег уже плотным покровом устилал землю. Скудно освещенная терраса предстала в виде незавершенной рождественской открытки.

– Кажется, – заметил Уинтер, – все идет по плану. Разве Дурость-Холл не был окружен заснеженными лужайками в «Полуночном убийстве»? Держу пари, что был.

– По плану?

Им показалось, что эти слова эхом разнеслись по округе.

Уинтер принялся беспокойно вышагивать в тени дома.

– А разве события не продолжают развиваться? Неужели вы думаете, что часы били невпопад или останавливались безо всякой на то причины? Я теперь горько сожалею, что меня занесло в эту часть Англии. Мне страшно, а страх, как известно, представляет собой совершенно пустую растрату нервной энергии. – Чиркнула спичка, и он прикурил сигарету. – Мы с вами то и дело совещаемся. Но зачем проводить очередное совещание под снегопадом? Или вы снова добились заметного прогресса?

– Я подумал, что нам пора обменяться идеями. Но вы действительно испуганы. Страх всегда делает вас таким говорливым? И почему в таком состоянии пребываете только вы? Остальные гости выглядят нормально. Они скучают, но не слишком нервничают. Я не наблюдаю и сотой доли вчерашнего беспокойства. Так почему же вы один испытываете такой ужас?