Книга Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов

– Кружите, не спускаясь к земле, из облачности не выходить, в случае, если пойдете самовольно по курсам сорок три или сорок пять, вынуждены будем открыть огонь…

– База, – вслух сказал командир, – боятся.

Кротов стремительно обернулся, почувствовав на себе взгляд, штурман действительно пытался подняться, завороженно глядя на спину Кротова. Тот стремительно обернулся и снова ударил парня.

– Ну скотина, – сказал командир, – ну ж нелюдь… Если убил – отдадут тебя там, под расстрел отдадут, гадюку, как такого земля носит.

– Не убил, – ответил Кротов, оглянувшись, – дышит. Я оглушил его.

– Борт русского самолета, в случае, если у вас нет жертв и человек, желающий просить политическое убежище, не применял огнестрельное или холодное оружие, он будет судим, но выдан России не будет. Берите курс двадцать четыре и начинайте снижение, не уходя из того сектора, в котором сейчас находитесь.

Когда облака кончились, Кротов увидал горы, одни горы, а в горах две узкие взлетно-посадочные полосы. У левой, в самом ее конце, стояло два маленьких аккуратных коттеджа, увитых виноградом.

– У девки оружие есть? – спросил Кротов, кусая губы.

– У кого?

– У проводницы?

– Нет.

– Если есть – пристрелю, и меня оправдают, самооборона.

– Нет у нее оружия.

Когда самолет, вздрогнув, остановился и Кротов увидел, как высокий мужчина в элегантном костюме неторопливо отделился от группы и двинулся к самолету, счастье сделало его горячим, словно вошел в парную с мороза.

– Подними руки, – сказал он командиру.

Тот послушно руки поднял. Кротов, не выпуская из левой руки пистолет, достал из кармана веревку с заранее заготовленным кольцом, продел обе руки командира в это кольцо, затянул его, обмотал кисти еще несколько раз, сунул пистолет в карман, завязал веревку своим особым узлом, парашютным, геленовским, надежным; пятясь, подошел к двери, распахнул ее, резко обернулся: навел пистолет на пассажиров, не вынимая левой руки из кармана.

– Граждане, сейчас вы улетите домой. У кого из мужчин есть ножи, встаньте.

Поднялся старик, который уступил место женщине с девочкой.

– Брось на пол, – сказал Кротов.

Старик достал из кармана перламутровый перочинный ножик, бросил его и сказал:

– Пес!

Кротов медленно, тяжело ступая, пошел сквозь замершую тишину салона в хвост, взял свой чемодан, где под инструментом хранилось золото и бриллианты из магазина сестрицы, открыл дверь.

Внизу, улыбаясь, стоял мужчина.

– Спрыгнете? – спросил он с каким-то странным акцентом.

Кротов ответил:

– Спрыгну. Только сначала покажите мне свой паспорт.

– Военнослужащие сдают свой паспорт, – ответил мужчина. – А вы свой паспорт бросьте мне, я хочу его внимательно посмотреть.

Кротов, не опуская пистолета, достал из кармана паспорт и бросил его к ногам мужчины.

Тот поднял, раскрыл: Милинко…

– Прыгайте, господин Милинко, – он протянул ему руку, – прыгайте.

– Все равно покажите ваш документ. Любой.

– Хей! – крикнул кто-то из тех, что стояли поодаль.

Кричали не по-русски. Кротов ничего не понял, но он часто слушал их радио, голос подействовал на него завороженно, как и раскованность людей, стоявших неподалеку от длинной машины. За рулем сидели рослые парни и, лениво жуя резинку, смотрели на происходящее.

Мужчина пожал плечами, повернулся и пошел, бросив паспорт Кротова на теплые плиты взлетной полосы.

– Эй! – крикнул Кротов. – Вы чего?!

– Ультиматум – не для меня, – не оборачиваясь, ответил мужчина.

– Эй! – снова крикнул Кротов. – Да стойте, я шуткой!

Спрыгнув, он поднял паспорт и побежал следом за мужчиной. Тот обернулся, усмехнувшись, достал из кармана пачку «Мальборо», протянул Кротову. Тот потянулся трясущимися руками к коробке.

– Вообще-то я не курю, – сказал он, – разве что после пережитого…

Сигарета никак не доставалась, он опустил глаза на пачку, и вдруг холод сковал его.

«Производство табачной фабрики “Ява” и объединения “Филипп Морис”», – успел прочитать Кротов и, не раздумывая, отбросив тело назад, он выстрелил в мужчину, в сердце ему выстрелил: тот обрушился на землю. Кротов вскинул пистолет, чтобы перещелкать тех, кто был возле машин, все сразу понял – игра, но выстрелить не успел, пуля пробила ему руку, пистолет выпал на землю.

10

…Костенко склонился над Тадавой:

– Ну что, дед? Больно?

– Снова вы правы, – ответил он, – даже как-то противно: я ведь поначалу не хотел кольчугу надевать.

– Мцыри, – усмехнулся Костенко. – А мне еще одного хоронить?

Он поднял простыню, увидел страшный, черный кровоподтек на груди Тадавы, разорванную кожу, простыню опустил, покачал головой, вздохнул.

– А что это вы меня «дедом» величаете? – спросил Тадава.

– Да так, – ответил Костенко. – «Дед» – хорошее слово, очень нравится мне, когда человека можно назвать «дедом».

Из госпиталя Костенко поехал в тюрьму. Кротова допрашивали бригадой. Костенко поблагодарил коллег, остался с Кротовым с глазу на глаз:

– Сейчас поедем в Москву, Милинко (фамилию Кротов ему – по разработанному плану – не называли еще). Самолет, как понимаю, переносите нормально?

– Вполне, – ответил тот. – Вы, я думаю, главный, так что протест вам можно заявить?

– По поводу чего?

– По поводу того, что до сих пор не вызван врач-психиатр? Я действовал под гипнозом… Главный, тот, кто виновен в моих неосознанных действиях, остался на свободе…

– Протест принято заявлять прокурору. А я сыщик… Я свою работу сделал… Как фамилия гипнотизера?

– Это я скажу работникам прокуратуры после того, как буду освидетельствован врачом-психиатром…

– Что ж… Это даже не протест – вполне законная просьба… Но я могу вам назвать фамилию «гипнотизера»… Его фамилия Кротов, Николай Иванович, – разве нет?!

…Через сорок два дня Костенко позвонил в Магаран, Жукову:

– Подполковник, привет вам, дорогой, и поздравления со звездочкой!

– Все равно в Москву не поеду, – ответил тот.

– Ну и не надо, – легко согласился Костенко. – Вы поезжайте к Журавлевой, к этой красавице Диане. Желательно, чтобы в это время ее муж был в вечерней смене. Сядьте к столу, облокотитесь, протяните правую руку, разожмите пальцы и скажите ей следующее: «Мадам, если вы сейчас же не положите сюда, в эту мою ладонь, самородок, я обещаю вам тяжкие времена…»