Книга Апокриф - Владимир Гончаров

Можно сказать, что сотрудник политического сыска и объект разработки оказались обреченными на взаимную симпатию. Это же представляло угрозу как для одного, так и для другого. «Чужой» полным ходом шел в расставленные для него сети, а агент находился под риском потерять способность в решительный момент действовать холодно и расчетливо…

* * *

Органично войдя в окружение Чужого и даже сблизившись с самим Острихсом, Тиоракис почувствовал определенную скованность в том, что касалось реализации второго и основного этапа комбинации, затеянной Мамулей с подачи, возможно, самого президента. Пора было начинать давить на объект в нужном заказчику направлении, и вот здесь как раз успехами похвастаться было нельзя. Мягко и околичностями ничего не выходило, а перейти к более решительному наступлению Тиоракису мешало неожиданное, ужасно неприятное, колкое (вроде печенья, раскрошенного в постели) чувство неловкости и какое-то собственное внутреннее сопротивление.

Обдумывая на пустынной курортной набережной это свое состояние, он достаточно быстро пришел к выводу, что имеет дело с деятельностью того самого фактора, который именуется совестью. Нравственные переживания такого рода не были для Тиоракиса новостью, но единственное средство — осознание конечной правоты, — позволявшее в прошлом переступить через них и продолжать выполнение задания, в этот раз не спешило прийти на помощь.

Дело, совершенно очевидно, было в объекте. Не тот попался объект! Вот, когда приходилось работать, например, против террористов, среди которых тоже попадались в личном плане довольно интересные и вполне симпатичные люди, совесть придерживала свои нападки на Тиоракиса перед очевидностью зла, которое могло быть принесено в мир, если бы сам Тиоракис отказался действовать против врага необходимыми в подобных случаях обманом, коварством и жестокостью. Используя в своей тайной миссии за границей весь набор самых подлых шпионских приемов для обработки кандидатов в агенты и введения в заблуждение контрразведчиков, он тоже находил для своей нравственности достаточное количество вполне приемлемых и весомых оправданий: потенциальный противник отнюдь не невинен, хорошо вооружен во всех смыслах и действует против его Родины ничуть не более благородными методами… А тут перед Тиоракисом совершенно безоружный человек, притом, соотечественник, к тому же не имеющий никакого явного умысла на ниспровержение основ демократии и правопорядка в том виде, как они прописаны в конституции, и, судя по всему, не являющийся слепым инструментом в руках какого-нибудь орудующего из-за кулис врага. Вся вина «Чужого» состояла только в несчастной способности сбивать с привычного ритма отработанный механизм, с помощью которого реальная государственная и административная власть обязана была постоянно оставаться в распоряжении довольно узкого круга людей, возомнивших себя «элитой». Собственно, эти люди были не прочь принять в свою компанию еще одного и при этом потенциально очень полезного человека — Острихса, — но он, нелогично отвергнув сделанные ему безо всяких обиняков соблазнительные предложения, автоматически стал для системы чрезвычайно опасной помехой. Особенно пугала немалая вероятность того, что на ближайших парламентских выборах этот неуправляемый тип, которого то ли Бог, то ли черт зачем-то наделил фантастической способностью влиять на мнение избирателей, может войти в альянс с какой-нибудь из более или менее увесистых оппозиционных партий и в одночасье перевернуть весь политический расклад.

Что касалось Тиоракиса, то его подобные, достаточно своекорыстные тревоги «элиты» не слишком волновали. Он себя к этим людям не относил и хотел бы думать, что не обслуживает их интересы. С того самого времени, когда он сделал самый важный жизненный выбор и стал сотрудником ФБГБ, на знамени его совести было начертано: «Я служу Отечеству!» Во всяком случае, он сам так вполне искренно полагал и всегда воздевал этот стяг к небесам, когда получал задания, подвергавшие его нравственность серьезным испытаниям. А в случае с «Чужим» подъем старого боевого флага никак не удавался. Слепить из Острихса врага не выходило, а желание застрявшего при власти бюрократического клана бесконечно долго сохранять захваченную когда-то командную позицию плохо ассоциировалось с жизненной необходимостью для Отечества даже у очень лояльного Тиоракиса.

Слабо помогали и заклинания Мамули в том смысле, будто высшей ценностью организованного социума является стабильность, вследствие чего необходимо всеми возможными методами мешать нарушению устоявшегося баланса сил. Однако в этих сентенциях флаг-коммодора слишком чувствовалось личное отношение пожилого человека, уставшего за длинную, неспокойную жизнь от опасных социальных турбуленций, и Тиоракису никак не удавалось скроить из «теории» своего начальника подходящую для себя мотивацию. Такую мотивацию, чтобы, участвуя в операции против… (да, конечно, против!) «Чужого», по крайней мере не считать себя окончательной сволочью.

* * *

«А можно ли превратить это самое «против» в «за»? — продолжал свою бухгалтерию Тиоракис, завороженно уставившись на методично выраставшие и опадавшие за белой балюстрадой ажурные столбы подсвеченных солнцем водяных брызг. — Вот может же этот самый прибой сочетать в себе однообразие процесса с неповторимостью его проявлений… Хотя бы в эстетическом восприятии… Чем, простите, хуже «за» и «против»? Попробуем-ка эту «борьбу противоположностей» представить в виде «единства». Что у нас получается? Ну просто поперек горла мне это задание! Так? Так! Крайне симпатичен мне этот очумелый Острихс… Общаться с ним, для меня во всяком случае, — настоящее удовольствие. Единственное, что мешает идиллии, — постоянное осознание того, что я не просто «погулять вышел», а на задании. Я понимаю, что в конечном итоге вожу хорошего человека за нос, а может быть, — копаю ему яму и поэтому чувствую себя свиньей. Воспринимал бы я его сам как настоящего врага — другое дело… А так, по чьей-то указке, — свинство! Причем ссылки на приказ, присягу и все такое без личного отношения к делу явно не помогают. Это, знаете ли, для оправданий перед другими более или менее годится. В суде, кстати, тоже подойдет… А себя этим не обманешь. Можно только притвориться обманутым. Однако, это уж будет такой суррогат! Даже для меня — слишком. Ну, ладно… хорошо… В смысле, — плохо, конечно! Выскочить из этого дела можно? Просто отказаться? Вряд ли… Вот тут уж точно: приказ, присяга и так далее… Это выход, простите, через трибунал. Если честно, — не готов! Есть вариант разыграть какую-нибудь болезнь… Какую? Психа свалять? Самострел организовать? Наши моментально раскусят, и опять же — трибунал… Ладно! Все это — на крайний случай. Теперь смоделируем такой поворот, что я все-таки сумел соскочить… Каким именно образом — неважно. Для данного мысленного эксперимента это не существенно. А вот как это отразится на «Чужом», о котором я тут, вроде бы, пекусь? Подсовывать к нему кого-то вместо меня для попытки решить проблему по мягкому сценарию уже не будут: слишком мало времени до выборов остается. Организуют сразу жесткий… Хреново придется «Чужому» в этом случае! Значит, что? Значит, мне устраняться от операции, пока я не попробовал сам реализовать мягкий вариант, нельзя. Потому, что последствия мягкого варианта для «Чужого», скорее всего, обратимы, а жесткий — наверняка, окажется фатальным. Ну, как-то так… Сляпал на скорую руку «за» из «против»! Хорошая вещь диалектика…»