Книга Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Лишь одно могу тебе сказать, — произносит он совсем негромко. — Нет в жизни более загадочной вещи, чем любовь.

Сет

— У Эдгара огромные связи, но не думаю, чтобы даже ему такое сошло с рук.

Проходя по холлу, Сет узнает гнусавый голос Дубински.

— Превратить какую-то гребаную уличную банду в политическую организацию? — спрашивает Стью. — Ну и нахлебались бы мы тогда дерьма. Сет только что побеседовал с Сарой в кабинете покойного отца. Его дочь глубоко переживает смерть деда, которая послужила детонатором, всколыхнувшим в ее памяти все потери недавних лет. Она постигает сложные уроки дающей натуры, узнает, что великая страсть — это прежде всего великая боль.

Подойдя ближе, Сет, к немалому удивлению для себя, видит, что собеседником Стью является не кто иной, как Джексон Айрес.

— Мои соболезнования, мои соболезнования, — произносит Джексон и пожимает Сету руку. — Мне как-то и в голову не приходило, что Бернгард — ваш отец. Только теперь начинаешь понимать, что мир воистину тесен. — Оказывается, Айрес и мистер Вейсман познакомились много лет назад благодаря отцу Хоби, который и представил их друг другу. Джексон часто обращался к Бернгарду за советом относительно помещения своего капитала и теперь очень тепло отзывается о нем, что, как понимает Сет, означает одно: советы Бернгарда помогли адвокату приумножить капитал. Последняя встреча Айреса и Сета происходила в обстановке, когда они оба выполняли свои профессиональные обязанности на процессе Нила. Представившись как Майкл Фрейн, Сет выразил желание взять интервью у Хардкора. Айрес посмотрел на него с нескрываемой враждебностью и, не сказав ни слова, отошел в сторону.

— Я же говорил, что помню вас, — говорит Сет. — Вы живете по ту сторону Университетского бульвара.

— Я жил на стороне черных, — отвечает Айрес.

Поправка не играет никакой роли, и каждый из них отлично это понимает. В пятидесятые годы негритянские врачи, адвокаты, инженеры и преподаватели думали, что им наконец-то удалось переправиться через реку и выйти на берег настоящей Америки.

— Вы всегда крутились у Гарни на кухне. Вот что я помню. Я помню вас хорошо. — Айрес с помпезностью Санта-Клауса отступает на пару шагов назад, чтобы получше рассмотреть Сета и поразмыслить над тем, удалось ли ему произвести выгодное впечатление этой демонстрацией своей сильной памяти. На нем кирпично-красный пиджак спортивного покроя с залоснившимися до блеска плечами и старый пестрый галстук. — Знаете, что меня сбило с толку? Ваше имя. Когда я знал вас, вы не были Майклом Фрейном. Да, могу представить, каково приходилось вам с вашим отцом. Это был очень жестокий человек. Наверное, вам показалось, что жить под другим именем будет легче. Сдается мне, вам просто надоело быть евреем, не так ли?

Ошеломленный Сет не знает, как ему отреагировать на такое предположение, и полминуты удивленно смотрит на Айреса, а затем разражается горьким смехом. За все эти годы еще никому не приходило в голову объяснять смену имени таким мотивом. Меланхолия, овладевшая им, способствует тому, что Сет чуть было не поддается соблазну предаться самобичеванию. В конце концов он не соглашается с трактовкой Айреса, но тот, уверенный в своей правоте, продолжает гнуть свою линию:

— Я знавал пару еврейских парней, которые поступили именно так. С одним я учился вместе на юридическом факультете — как же звали того проходимца? Ах да, Абель Эпштейн. Он стал Арчибальдом фон Эппсом. Можете себе представить? Я даже завидовал ему, должен сознаться. Время от времени. Не смотрите на меня так. Черт возьми, да я тоже сменил бы имя и покончил с этим. Вы правы, я бы сделал это. И не боюсь признаться в этом. Все дело в том, что черный не может сменить имя. Правильно? Как бы я ни назывался — Тайрон, Малькольм, Икс или «Сбегай туда, принеси это», — все равно любой белый за три квартала увидит цвет моей кожи. Одна их половина боится того, что я есть тот, кто я есть, а другая — что я сам такой же бандюга, как и те, чьи интересы защищаю. И ничего здесь не изменится, сколько бы веков ни прошло. Веков.

Сет понимает, что спорить с ним бессмысленно. Эта тема не выходит из головы у Джексона всю его жизнь.

Сета выручает Дубински. Никогда не перестающий думать о деле, Стью хочет поговорить о процессе, надеясь застать Айреса врасплох. Стью и в голову не приходит, что для такого разговора следовало бы выбрать если не другое место, то другое время уж точно. Жизни обычных людей, даже в наиболее трагические моменты, имеют для него меньшее значение, чем новости, особенно те, что пахнут жареным.

— В политическом плане это не имеет никакого смысла, — говорит он Айресу, возвращаясь к их спору насчет Эдгара. — Неужели губернатор одним прекрасным утром освободит Кан-Эля из каталажки, а на следующее уже встретится с ним за деловым завтраком? Невозможно. И всегда было невозможно.

— Ничего не могу сказать на сей счет. Наверное, вам виднее. Все вы, журналисты, — Джексон произносит последнее слово с насмешкой, — все вы сильны задним умом.

Настроенный, как всегда, на конфронтацию, Джексон начинает покачиваться с пятки на носок, возвышаясь над Дубински. Неожиданный и безрезультатный конец процесса остается темой сплетен и пересудов. У каждого своя теория насчет того, куда подевался Нил, жив ли он еще и кто мог убить его, а также насчет той роли, которую сыграл Эдгар в том преступлении, и его будущего в политике. Согласно одной теории, автором которой, по мнению Сета, является Дубински, Эдгар вряд ли будет выдвигать свою кандидатуру на следующий срок.

Однако странно то, что все это Сет слышит как некий посторонний шум, вроде разговора, свидетелем которого стал случайно. Никто не разговаривает с ним напрямую. У Сонни, Хоби, Дубински — у всех есть секреты, размышления, которыми они не хотят делиться. Что же до самого Сета, то его посещали причудливые фантазии. Например, они с Эдгаром случайно встречаются на улице в Дюсейбле. Возможно, они просто будут смотреть друг другу в глаза до тех пор, пока кто-нибудь не потупит взгляд первым. А может быть, Сет не выдержит и ударит его. Однако скорее всего у них состоится короткий, но исчерпывающий разговор, в котором будет подведена черта. Сет стремится к этому четверть века. Желание свести счеты с Эдгаром то утихает, то загорается с новой силой, но никогда не оставляет Сета совсем. Нил занимает в его мыслях гораздо меньше места, но все же Сета часто тревожит: в безопасности ли он?

— Так, значит, вы думаете, Эдгар действовал не в одиночку, а вышел с этой инициативой на самый высокий уровень? — спрашивает Дубински. — Вообще-то в этом деле что-то не так. Мой редактор советует мне: «Брось ты его», — но, знаете, от него отдает специфическим душком округа Киндл.

Сет думает о Дубински. Он подает лучшее блюдо в городе. Вы читаете его, вы думаете: «Боже мой, может быть, все так и обстоит в действительности». Однако это не так. Сет с удовольствием жил бы в мире Стью Дубински, считая, что все зло — результат козней, которые строят мерзкие старики, сидящие в задних комнатах. Было бы чудесно, если бы люди действительно были такими всемогущими, если бы доминирующей силой Вселенной не являлся хаос. Однако Сет на собственном опыте постиг обратное. Ты останавливаешься на углу улицы, а тридцать секунд спустя маленький мальчик, сидевший рядом с тобой, уже мертв.