Книга Царствование императора Николая II - Сергей Сергеевич Ольденбург

и даже склонялись к соглашению на почве отставки части министров и замены их «общественными деятелями». Но государь отнесся к этому с решительным неодобрением. Он считал, что власть должна быть единой; особенно во время войны недопустимо, чтобы министры «служили двум господам»: монарху, на котором вся ответственность, и «обществу», неуловимому и изменчивому в своих настроениях. Ввиду того, что Гос. дума закончила обсуждение всех проектов, связанных с ведением войны, государь поручил И. Л. Горемыкину, приезжавшему к нему с докладом в Ставку, объявить перерыв думской сессии. Этот акт был в то же время ответом на требование о передаче власти в другие руки.

Думская сессия была прервана 3 сентября. Некоторые депутаты хотели тут же «устроить скандал», демонстративно уйти из всех особых совещаний, но большинство решило подчиниться, соблюдая строгую корректность. Зато на съездах земского и городского союза, открывшихся в Москве 6 сентября, оппозиционные круги получили возможность выразить охватившие их чувства. В. И. Гурко, воскрешая распутинскую легенду, восклицал: «нам нужна власть с хлыстом, а не власть, которая сама под хлыстом»; А. И. Гучков прославлял Гос. думу, «хилого ребенка Саблеров и Харузиных», поднявшегося до общегосударственного значения. А. И. Шингарев говорил: «После севастопольского грома пало русское рабство. После японской кампании появились впервые ростки русской конституции. Эта война приведет к тому, что в муках родится свобода страны, и она освободится от старых форм и органов власти…» Это указание на «благие последствия» проигранных войн помимо воли оратора совпадало с настроениями пораженцев.

Оба съезда избрали депутации к государю для передачи резолюции, требующей смены правительства. Государь, естественно, отказался их принять.

15 сентября в Ставке состоялось заседание кабинета, на котором государь отчетливо выразил министрам свою волю – посвятить все силы ведению войны и не допускать политической борьбы, пока не достигнута победа. Те из министров, которые стояли за уступки блоку, один за другим должны были оставить кабинет (первыми были уволены А. Д. Самарин и кн. Н. Б. Щербатов; вскоре за ними последовали А. В. Кривошеин и П. А. Харитонов).

Пока в тылу развивалась борьба за «министерство доверия», на театре военных действий произошли существенные перемены. На юго-западном фронте русские войска имели крупный успех в районе Тарнополя и Трембовли; было взято несколько десятков тысяч пленных, обратно отвоевана широкая полоска Галиции: только недостаток снарядов не дал возможности развить далее этот успех и двинуться на Львов.

На всем северном фронте, вдоль Двины, атаки неприятеля на русские тет-де-поны были отбиты. Только на западном фронте немцы нанесли в начале сентября еще один сильный удар, прорвав русскую линию около ст. Ново-Свенцяны на Варшавской жел. дор.; немецкая кавалерия проникла далеко на восток, в район Молодечно; немецкие разъезды достигли даже линии Московско-Брестской ж. д. Русской армии пришлось очистить Вильно; но германские части, прорвавшиеся на русскую линию, были частью уничтожены, остальные оттеснены обратно; клин, вбитый в русский фронт, был полностью ликвидирован, и «зарвавшемуся врагу был нанесен огромный урон», как гласило сообщение от 19 сентября…

Германское наступление на этом закончилось. Фронт начал опять «застывать»: вдоль Двины, по линии озер, немного впереди Минска, на линии Пинских болот и южнее, на р. Горыни и Стыри. Угроза Риге – Пскову – Киеву, не говоря уже о столицах, отпадала. Начались осенние дожди. Германский технический перевес уменьшался по мере удаления от баз. Первые же успехи подняли дух русских войск. Великое отступление наконец нашло свой предел.

В армии, вопреки паническим заявлениям в столицах, смена верховного командования была воспринята как должное. Солдатская масса разделила мнение царя о том, что именно он должен был взять на себя командование в такую трудную минуту; а офицеры (по словам английского генерала сэра А. Нокса, состоящего при Ставке) «были охотно готовы ценой отставки Великого Князя купить столь желанное для них увольнение Янушкевича и Данилова…»

Кампания 1915 г. на восточном фронте закончилась. «Россия в настоящее время внесла свой вклад – и какой героический вклад – в дело борьбы за европейскую свободу, – писал Ллойд Джордж, – и в течение многих месяцев мы не можем расчитывать со стороны русской армии на ту активную поддержку, которой мы до сего пользовались… Кто займет место России, пока ее армии перевооружаются?» – «Как мы можем отплатить России за все, что она сделала для Европы?» – спрашивал Times (24.II.IX). Действительно, за 1915 г. Россия вынесла на себе главную тяжесть борьбы. К осени 1915 г. на восточном фронте было сосредоточено 137 пехотных австро-германских дивизий и 24 кавалерийских; на западном оставалось 85 пехотных и одна кавалерийская. За все лето никакие боевые действия на англо-французском фронте не доставили России того облегчения, которое русские армии принесли союзникам за первые месяцы войны[231]. Это объяснялось главным образом чрезвычайной трудностью продвижения на сильно укрепленном западном фронте. В сентябре 1915 г. (12–25) союзники, однако, предприняли наконец сильные атаки одновременно около Арраса и в Шампани; они прорвали первые германские линии, захватили около 25 000 пленных. «Кажущееся бездействие союзников, – писало по этому поводу «Новое Время» (15.IX), – было периодом подготовки удара». Но дальнейшего продвижения не последовало, и потери союзников при этой атаке чуть не вдвое превысили германские потери. Все же это внезапное пробуждение западного фронта сыграло, вероятно, известную роль в прекращении германского наступления на Россию.

Жизнь страны в сильнейшей степени зависела от событий на фронте. Отступление 1915 г. потрясло, всколыхнуло широкие массы, далекие от всякой политики. «Весь народ был возбужден, это настроение было неизбежно, я сам переживал его во время военных неудач», – свидетельствовал не кто иной, как б. министр внутренних дел Н. А. Маклаков. Это возбуждение, однако, отнюдь не было тождественно с той кампанией против власти, которую пыталась на нем построить оппозиция; агитация блока оставалась на поверхности; «Циммервальд», со своей стороны, пускал в стране более глубокие корни по мере роста усталости от войны.

Когда фронт застыл, когда миллионы беженцев были так или иначе размещены в тылу[232] и движение на железных дорогах вошло более или менее в норму – в стране вдруг наступило успокоение. Экономическая жизнь была затронута еще сравнительно мало. В конце августа возникал, правда, кризис разменной монеты – серебряные, а затем и медные деньги исчезли из оборота чуть не со дня на день, – но правительство выпустило вместо них разменные марки, и публика, сначала поворчав на «деньги, которые улетают», быстро к ним привыкла. Рост цен был сравнительно умеренный против довоенного уровня, хлеб к концу 1915 г. вздорожал на 40 проц., масло на 45 проц., мясо на 25 проц., сахар на 33 проц. и т. д. Обилие денег в стране, повышение заработной платы делали этот рост не особенно чувствительным для широких масс,