Книга Игра Бродяг - Литтмегалина

хватает и их. Никто не знает даже его имени. Он немой и не скажет.

— Не-мой, — огрызнулся Вогт. — Не-твой. Ничей! В этом все дело. Зря вы боялись инфекции, — он закрыл глаза. — Зараза к заразе не пристает.

— Почему он продолжает бродить по окрестностям? На что он надеется? Неужели не понятно, что здесь его не видят в упор?

— Хотели бы не видеть, — поправил Вогтоус. — Хотели бы забыть о его существовании — да он напоминает. И ведь никто среди вас не считает, что вы в чем-то неправы. И ничего плохого вы не делали. Впрочем, вы действительно ничего не сделали. Палец о палец не ударили, чтобы облегчить его положение.

— Мое терпение не безгранично, — пролаял староста. — Вас оставили здесь, чтобы вы ловили дракона, вот и ловите. Какое ничейный мальчишка имеет к этому отношение?

Вогтоус откинулся на спинку стула и слегка запрокинул голову.

— А вы сами-то как думаете, Майлус?

— Не нужны мне ваши загадки, — рявкнул староста. — Не собираюсь играть в ваши глупые игры.

— И все же попробуйте ответить на мой вопрос.

— Убирайтесь прочь из моего дома.

— Ах, как это было бы чудесно, если бы мы убрались прочь, дракон и мальчик тоже прочь. У вас когда-нибудь возникало тревожное ощущение, что за дурным поступком рано или поздно следует наказание? Возникало… я вижу по вашему лицу, ну или по вашей морде — так оно вернее.

— Какое такое наказание? — хрипло вопросил староста. — Из-за мальчишки?

— Именно, — холодно кивнул Вогт.

— Кто же нас накажет?

— Я не знаю, — медленно ответил Вогтоус. — Бог, может быть.

— Не верю я ни в какого такого бога!

— Он в вас тоже. Эхо, мы уходим.

— Нет уж! Теперь оставайтесь и объясните мне все, что вы наговорили, пока я не хотел вас слушать! — крикнул староста Майлус.

Вогтоус сдвинул засов на двери, и они вышли на совсем потемневшую улицу. Ночь была глухая, беспросветная, такая же, как наступила в душе бродяг. Не различая ступеньки, они осторожно спустились с крыльца. Вогтоус сердито хлопнул калиткой, и, не сразу сообразив, в какую сторону им нужно, бродяги зашагали по улице. Было так холодно, что их кожу мгновенно обсыпало мурашками. «Словно на дне моря, — подумала Эхо. — На самом черном дне».

— Лучше скажи это вслух, — сказала она. — Твои невысказанные мысли терзают меня больше.

— Я опять злюсь, — сказал Вогт, убыстряя шаг. — После очередной уродливой истории ты тоже чувствуешь, как устала от них всех?

Эхо не понимала, что чувствует. Сложная смесь всего, только боль и жалость были отчетливы.

— Наверное, — ответила она.

— Может быть, тот странный тип, которого мы встретили в тумане, был прав — этот мир настолько страшен, что если не хочешь умереть или озвереть, побег — это все, что остается?

Над головой Эхо шелестели деревья. Ее ноги устали и болели, голова тоже устала и болела, тело замерзло, душа плакала из-за того, что они не смогли отыскать ребенка и он сейчас где-то один, среди темноты и холода — почему она должна отвечать на столь сложные вопросы в таком состоянии? Вот сейчас она ясно понимала, что чувствует — усталость, опустошенность, разочарование.

— Почему ты молчишь?

— А что я должна ответить, Вогт?

— Что-нибудь!

— Я не знаю, — Эхо встала и, задрав голову, посмотрела на подрагивающие листья. Странно, но ей показалось, что они бледно светятся — то же голубовато-серебристое сияние, что излучали растения в убежище, но очень тусклое. Впрочем, есть вероятность, что эти нежные тонкие контуры прочертило ее собственное воображение. Она принюхалась, отчетливо ощущая пряный аромат увядания и дождя. Осенние листья всегда пахнут дождем, пока, упав на землю, не пропитаются ее запахом, который более сильный.

— Не молчи, — раздраженно сказал Вогт. — Когда ты молчишь, ты словно исчезаешь совсем.

— Разве ты меня не видишь?

— Нет.

— Раньше ты видел в темноте.

— Теперь она научилась меня ослеплять.

Вогтоус старался говорить спокойно, смягчить свой холодный голос. Что бы там ни происходило, он не хотел срываться на Эхо. Его гнев мучил в первую очередь его самого. Вогтоус чувствовал, что он в узкой клетке, из которой не может выйти, не способен даже повернуться, даже вздохнуть. Вместо него вздохнула Эхо и медленно, как усталая собака, побрела рядом.

— Ты понимаешь, что в тебе изменилось?

— Нет.

— Прежде были боль, удивление из-за того, что люди совершают такие ужасные вещи. Тебя огорчали их проступки. А теперь ты злишься, потому что не можешь контролировать их поведение. Заставить их поступать так, как ты считаешь правильным. И среди всего этого раздражения сопереживанию просто не остается места.

— Вот как.

Вогтоус пошел быстрее. Эхо слишком устала, чтобы успевать за ним. Она едва различала его тихие чужие шаги в темноте, а затем поняла, что больше ничего не слышит.

— Подожди меня! — крикнула она и сама поразилась, насколько жалобно это прозвучало. Словно без него она тотчас умрет, исчезнет — впрочем, так оно и было. — Не оставляй меня одну! Вогт! Вогт… — она вдруг всхлипнула.

— Это не я, — сказал Вогтоус, возвращаясь к ней из черноты. — Вот я, — и он обнял ее.

Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, среди ослепляющей тьмы, такой огромной, как это только может быть, и чувствовали одно и то же — что она стремится разрушить их и убить.

— Ты еще можешь любить меня, после всего? — спросил Вогт.

— После всего я никогда не смогу разлюбить тебя, — ответила Эхо.

Все казалось не таким уж и страшным, когда их тела соприкасались, потому что они были защитой, один для другого. Но в шелесте листьев на раненых ветках повторялось одно слово: «Осторожно. Осторожно. Осторожно».

***

В доме их ждали остывшие еда и вода для умывания. Свеча на столе почти догорела — значит, кудрявая девушка, которую приставили прислуживать им, приходила давно. (Утром, принеся завтрак, кудрявая бросила в сторону Эхо презрительный взгляд, заприметив клеймо на ее виске, но Эхо никак на это не отреагировала). Вогтоус не стал зажигать новую свечу. Тусклое свечное пламя пригибалось и вздрагивало.

— Закрой ставни, Вогт.

— Ты чего-то боишься? — спросил Вогт. Его лицо было словно книга со склеенными страницами — не узнаешь, что внутри.

— Темноты снаружи, — ей не хотелось говорить ему о шепоте деревьев. «Осторожно, осторожно» — вновь и вновь.

На столе лежал гребень, серебряный, с тонкими зубчиками. Было странно обнаружить в этом грубом доме такую изящную вещь. Вероятно, ее забыла какая-то женщина? Эхо еще вчера обратила на него внимание, однако притворилась, что не заметила. Ей хотелось прикоснуться к нему, но она не решилась.

Она умылась, стоя