Книга Египтянин - Мика Валтари

о мужчинах ужасает меня – прикосновения их грубы и бесстыдны, а их жесткое тело может раздавить нежную женщину. К тому же я думаю, что удовольствие, которое они нам доставляют, сильно преувеличено.

Однако глаза ее от волнения блестели ярче, а дыхание сделалось прерывистым, пока она говорила, и было заметно, что подобные разговоры доставляют ей неизъяснимое удовольствие.

– Я наблюдал, – заметил я, – как мой друг Хоремхеб разрывает на руке крепкий медный обруч одним напряжением мышц. Его члены длинны и изящны, а грудь звучит подобно барабану, когда он в гневе ударяет в нее кулаком. Придворные дамы бегают за ним, как кошки, и он делает с каждой что хочет.

Царевна Бакетатон смотрела на меня не отрываясь, ее накрашенные губы вздрагивали, а глаза пылали; с яростью она сказала:

– Твои слова, Синухе, отвратительны мне, и я не понимаю, почему ты донимаешь меня разговорами о Хоремхебе! Как бы то ни было, но он рожден на навозе, и само имя его мне противно! И как ты смеешь вести подобные разговоры у тела моей матери?!

Я не стал напоминать ей, кто из нас первым заговорил о Хоремхебе. Просто с притворным раскаянием проговорил:

– О Бакетатон, оставайся цветущим деревом, ибо тело твое не стареет и будет цвести еще долгие годы! Скажи мне только, не было ли у твоей матери истинно преданной придворной дамы, которая могла бы здесь поплакать и побыть с ней до того, как ее отнесут в Дом Смерти, где наемные плакальщицы будут плакать над ней и рвать на себе волосы. Если б я мог, я бы сам поплакал, но я ведь врач, и мои слезы давно высохли от всегдашнего соседства со смертью. Жизнь подобна жаркому дню, Бакетатон, а смерть, наверное, похожа на прохладную ночь. Жизнь – как мелкая бухта, а смерть – как прозрачные и глубокие воды.

– Не говори мне о смерти, Синухе, – сказала она, – потому что жизнь еще сладка для меня. Но это и правда позор, что возле матери никто не плачет. Сама я, разумеется, не могу, это не приличествует моему сану, к тому же у меня потечет краска с ресниц. Так что я пришлю к тебе кого-нибудь из придворных дам, чтобы она тут плакала с тобой, Синухе.

Но я решил продолжать игру:

– Божественная Бакетатон, твоя красота разожгла меня, а твои слова только подлили масла в огонь. Пришли поэтому сюда старую и уродливую плакальщицу, чтобы мне в моей распаленности не соблазнить ее и не осквернить дом скорби таким поведением.

Она укоризненно покачала головой:

– Синухе, Синухе, неужели тебе не бывает стыдно говорить всякий вздор? Если ты не боишься богов, как о тебе говорят, то хоть к смерти отнесись с почтением.

Но она, как настоящая женщина, нисколько не была оскорблена моими словами и ушла за придворной дамой, чтобы та плакала над телом умершей царицы до прихода носильщиков из Дома Смерти.

У меня, однако, была причина вести такие безбожные разговоры рядом с покойной, и теперь я с нетерпением ожидал прихода придворной дамы. Та не замедлила явиться и была даже более стара и уродлива, чем я смел надеяться: в женских покоях еще жили жены покойного фараона и жены фараона Эхнатона со всеми их кормилицами и прислуживающими дамами. Имя пришедшей было Мехунефер, и по ее лицу было заметно, что она питает слабость к мужчинам и вину. Как положено, она начала подвывать, всхлипывать и рвать на себе волосы над телом умершей царицы-матери. Я тем временем достал кувшин с вином, и, проплакав еще немного, она согласилась отведать его, а я, как врач, уверял, что ей в ее великой скорби это нисколько не повредит. Затем я стал ухаживать за ней, превознося ее былую красоту, затем поговорил о детях, в том числе о маленьких дочерях фараона Эхнатона, и наконец с прямодушной простотой задал вопрос:

– Истинная ли правда то, что Божественная царица-мать была, как считают, единственной женой бессмертного фараона, принесшей ему сына?

Мехунефер с ужасом покосилась на тело покойницы и замотала головой, призывая меня замолчать. Поэтому я опять завел льстивую речь о ее красоте, прическе, платье и украшениях. Потом перешел к ее глазам и губам, и тут она наконец забыла о своих обязанностях плакальщицы и, уставясь на меня, с восторгом внимала моим словам. Женщина всегда готова слушать такое, даже если знает, что все это неправда, и чем старше она и безобразнее, тем скорее она поверит лести, потому что ей хочется верить. Так мы стали добрыми друзьями, и, после того как прибыли носильщики из Дома Смерти и унесли тело, Мехунефер с изрядным жеманством и заигрываниями пригласила меня к себе в женские покои царского дворца, и там мы продолжили наше винопитие. Постепенно язык у нее развязался, все запреты были забыты, она гладила меня по щекам, называла милым мальчиком и пересказывала самые бесстыдные дворцовые сплетни, чтобы распалить меня. Среди прочего она дала мне понять, что Божественная царица-мать весьма часто развлекалась со своими черными колдунами, и добавила, хихикая:

– Она, царица-мать, была ужасная и страшная женщина, только теперь, когда она умерла, я могу вздохнуть спокойно! И я никогда не могла понять ее вкуса – ведь есть же такие миленькие молодые египтяне, их тела так приятны своим красноватым цветом, так мягки и так чудесно пахнут!

И она потянулась к моим плечам и ушам, но я удержал ее на расстоянии и спросил:

– Великая царица Тейе была искусна в вязании тростника, не так ли? Она ведь плела маленькие тростниковые лодочки – правда? – и сплавляла их ночью вниз по реке?

Мои слова очень напугали ее, и она с ужасом спросила:

– Откуда тебе известно об этом?

Но вино смешало ее мысли, а желание похвастать своей осведомленностью возобладало, и она сказала:

– Я знаю больше тебя! Я знаю, что не меньше трех новорожденных мальчиков уплыли вниз по течению в тростниковых лодочках – как дети нищих! Пока не появился Эйе, эта старая ведьма боялась богов и не хотела пачкать руки в крови. Это Эйе научил ее пользоваться отравой, и митаннийская царевна Тадухипа так и умерла, все еще плача и убиваясь по своему сыночку и порываясь бежать, чтобы искать его.

– О прелестная Мехунефер, – сказал я, притрагиваясь к ее густо подмалеванной щеке, – ты пользуешься моей молодостью и неопытностью и рассказываешь какие-то небылицы, в которых нет ни слова правды. Митаннийская царевна не рожала сына, а если родила, то когда это было?

– Не так уж ты молод и неопытен, лекарь Синухе! – возразила она, громко