Книга Геносказка - Константин Соловьев

— Приветствую вас, сын Карла! — Варрава расщедрился на самую доброжелательную свою улыбку. — Как долетели? Все в порядке?

Огромный толстяк склонил голову и что-то пробормотал, с его пухлых губ звуки летели вперемешку со слюной. Взгляд его был мутен, как захватанное пальцами оконное стекло, почти потерявшее прозрачность. Мутен, тягуч и тяжел.

Гензель чувствовал, что теряет сознание. Подобно крохотному шарику на наклонной плоскости, он соскальзывал, не в силах ни за что зацепиться. И взгляд его выхватывал из темнеющей на глазах картины отдельные, не связанные между собой детали. Исполинское брюхо рыжего толстяка. Гудящие лопасти пропеллера, виднеющиеся из-за его спины и сбрасывающие обороты.

«Лопасти, — сознание отстучало это словно телеграфным ключом — на телеграмме, лишенной получателя. — Пропеллер в спине. Толстяк. Сын Карла. Неужели он летает?»

— Вот ваши, — директор театра любезно указал толстяку, сыну Карла, на лежащие тела. — Честно говоря, вы немного припозднились. Мне пришлось развлекать эту парочку беседами. Неаккуратно с вашей стороны, сын Карла.

Гензель думал, что толстяк опять исторгнет из себя мешанину звуков и слюны, но тот вдруг неожиданно четко произнес немного гнусавым и низким голосом:

— Сохраняйте спокойствие. Дело обыденное.

Он подхватил безвольное тело Гретель так, точно оно весило не больше носового платка, и закинул на свое плечо, прямо на измазанный смазкой и жиром комбинезон. Потом повернулся и протянул свои лоснящиеся пальцы к Гензелю.

Гензель хоть и знал, что не почувствует этого прикосновения, понадеялся, что сознание покинет его прежде, чем он окажется уложенным, подобно заплечному мешку.

Ему повезло впервые за последние три дня. Но удовлетворения от этого он ощутить уже не успел.

7

Очнулся он от того, что по лицу хлестал ветер. В иной ситуации это было бы даже приятно: в Вальтербург редко забредали ветра, потому воздух в нем всегда был душным, липким, как на чадящей фабрике. Но нынешний ветер не освежал — напротив, заставлял задыхаться. Гензель открыл глаза, еще не понимая, что его окружает. И бьющий в лицо ветер задавил крик, не позволил ему вырваться из горла.

Под ним неслись городские крыши, целые россыпи расчерченных черепичных и соломенных прямоугольников с короткими и кривыми, как мандибулы, выступами печных труб. Гензель видел Вальтербург во многих видах, иногда достаточно неприятных, но с такой стороны наблюдать за городом ему еще не приходилось. Словно кто-то превратил привычный город в головоломку из ломаных незнакомых фигур. И теперь этот город летел под ним.

«Нет, — мгновенно понял Гензель, задохнувшись от неожиданности. — Это я лечу…»

Руки сами впились в то, что оказалось ближе всего, — обычный человеческий рефлекс. И нащупали что-то вроде плотного бурдюка, обтянутого грубой тканью. Это было плечо сына Карла, на котором висел сам Гензель, небрежно перекинутый подобно мешку. От сына Карла отвратительно разило, возможно, именно из-за этого нестерпимого запаха Гензель и пришел в себя.

Кажется, это было сочетание пота и машинной смазки, но сочетание столь резкое, что у Гензеля, несмотря на постоянный приток свежего воздуха, помутилось в голове. Так могла бы пахнуть головка сыра, спрятанная заботливой мышью под половицу и пролежавшая там полгода. Однако Гензель благоразумно не сделал ни малейшей попытки отпрянуть от плеча сына Карла. Прямо над его ухом зло стрекотали лопасти несущего винта, которых он не видел, но которые, без сомнения, легко превратили бы его в мелкую стружку, рассеянную над городом, стоило только оказаться в радиусе их работы.

Сперва Гензель решил, что к спине толстяка приторочен авиационный двигатель с винтом, но быстро убедился, что это не так. Ось винта уходила прямо между лопатками сына Карла, точно копье, вбитое глубоко в тело сильнейшим ударом. Это настолько удивило Гензеля, что он на несколько минут даже не смотрел на проносящиеся под ними крыши.

Ни внешнего двигателя, ни емкостей для топлива. Выходит, этот сын Карла по своей сути мехос, человек с механической начинкой? Но даже если так, откуда он берет топливо? Гензель не сомневался в том, что для подъема такой исполинской массы в воздух и полета требовалась бы уйма топлива в том или ином виде. Но у толстяка, несущего Гензеля и Гретель, не было ни баллонов, ни цистерн, ни иных емкостей. Значило ли это, что винт вращается за счет энергии, вырабатываемой самим телом? Это звучало абсурдно даже для того, кто знаком с геномагией исключительно понаслышке.

Ни одно тело, даже самого последнего мула, не может вырабатывать столько калорий, а значит…

Сына Карла тряхнуло в воздушной яме. Гензель едва не вскрикнул, ощутив, как проваливается тело под ним. Но сын Карла не падал. Он легко набрал прежнюю высоту и уверенно двигался вперед. Куда?.. Этот вопрос показался Гензелю более значительным, чем вопрос о том, где тот берет энергию для полета. И более насущным.

Летающего толстяка с винтом немного покачивало в полете. Летел он тяжело и грузно, совсем не с птичьей грацией. Иногда даже казалось, что запаса высоты не хватит, чтобы миновать очередной флюгер, кривым ржавым штыком выпирающий из крыши, но сын Карла всегда с необычайной ловкостью обходил препятствие. Возможно, он был уродлив. Возможно, от него разило, но Гензель не мог не согласиться с тем, что со своим винтом этот толстяк управляется необычайно умело, выказывая солидный опыт. Удивительно, что он сам прежде ни разу не встречал в небе Вальтербурга подобного существа. Впрочем, так ли часто он в последние годы задирал голову, чтобы посмотреть в небо?..

«Сейчас он скинет нас, — подумал Гензель, изо всех сил цепляясь за ткань на плече сына Карла. — Поднимется еще выше — и скинет. Прямо на мостовую. Отвратительное, должно быть, ощущение… В лепешку, в труху… Интересно, я успею что-то почувствовать?..»

Но сын Карла не собирался бросать свою добычу. По натужному гулу винта Гензель понял, что толстяк набирает высоту, а минутой позже ему удалось определить и место их назначения, несмотря на то что мир он видел в перевернутом виде. Они приближались к старой башне — уродливому и древнему сооружению на окраине Вальтербурга. Прежде Гензель видел его только снизу, и этот вид вполне его устраивал.

Возможно, когда-то это было красивое сооружение из бронзы и стекла, но Гензель тех времен не застал. К тому моменту, когда они с Гретель впервые увидели город, башня уже была тем, чем виделась сейчас, — жутковатым сооружением, напоминающим разлагающуюся неорганическую форму жизни. Ее кожные покровы давно превратились в закрученные лепестки ржавого металла, скелет — балки и перекрытия — в мешанину из бетона. Кое-где в оконных проемах остались стекла, которые казались блестящими посмертными выделениями на мертвой туше.

Несмотря на свое состояние, башня была обитаемой. Ее заселило городское отребье, нашедшее в ней укрытие от дождя и солнца. Неужели среди них обитал и толстяк с винтом на спине? Гензелю трудно было это представить. Тем не менее сын Карла, сделав над башней несколько коротких кругов и натужно гудя двигателем, стал снижаться на посадку.