Книга Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров

когда ни поворот 2000–2001‐го гг., ни потрясения 2011–2012 годов невозможно было даже помыслить. Внезапный перелом «по Крылову» в 2001 году заставил скептиков признать, что эта математическая концепция имеет потрясающую предсказательную силу. Столь же малопрогнозируемый перелом 2014 года (от расцвета российского капитализма к острому конфликту с «новым мировым порядком», к отстраиванию русской цивилизационной и геополитической позиции по принципу «пусть все, но не я») вынудил перестать сомневаться даже закоренелых скептиков. В 2020–2021 годах мы уже ощущаем первые толчки того разрыва России с Западом и оформления собственного Севера, которые следуют из скорее мистически уловленного, чем собственно вычисленного «цикла Крылова».

Концепция «Северной этики» оказалась своего рода само-сбывающимся пророчеством. Довольно большое число людей, что особенно важно — мужчин, начали пестовать в себе северного человека, практиковать принцип «где сядешь — там слезешь», воспринимая его как часть личной и национальной этики. «Контрсуггестия», — как выразился высоко ценимый Крыловым Б. Ф. Поршнев, стала важной чертой нового русского психологического уклада. Если северная цивилизация действительно реализуется в истории, то именно Крылов окажется не только в роли предсказателя, но и в роли воспитателя на её первых шагах. Кажется, это и называется в светском смысле «пророком».

Понятно, что идея Севера, к тому же являющегося столь популярной в кругах философов-традиционалистов мифологемой (и одновременно символом), не могла не возбудить пророческих мечтаний о грядущем месте России в мире. Подлинный русский национализм может покоиться лишь на двух равновеликих идеях — внешнем и внутреннем суверенитете русской нации и внешнем и внутреннем суверенитете русской цивилизации. Без утверждения русской самобытности мечта о русской самостоятельности стоит не дорого.

Отношение К. Крылова к Западу было двойственным. Он его ненавидел и презирал как извращение человеческого духа, что особенно ярко выразилось в одном из самых злых его текстов — антиутопии «Новый мировой порядок». В то же время — он восхищался эффективностью Запада и никогда не считал, что мы сможем превозмочь «их» только потому, что мы духовнее. Мы должны быть умнее, жестче, безжалостней, эффективней, чем они.

Как националистический публицист Крылов, порой, уклонялся, преимущественно под внешними влияниями, в сторону переоценки национального суверенитета, трактуя его в чисто западническом ключе. Однако идея Севера, логика Четвёртой этической системы, сформулированная Крыловым столь ярко, давала установку на необходимость утверждения суверенности и самобытности русской цивилизации.

Важной идеей Крылова, органично вытекавшей из его мировоззрения, было понимание того, что наряду с нормальной этикой в человеческих обществах существует и ненормальная:

«я буду делать другим то, чего они мне не делают» (с отрицательным знаком, — положительного варианта он, увы, не хотел видеть). Это этика варварства (есть ещё близкая к ней этика паразитизма). Та последовательность, с которой он указывал на существование у цивилизации системных врагов, а не только «недоразвитых» или «инакоживущих», была просто поразительна.

Варварство. «Народы-диаспоры образуют нечто вроде промежуточной зоны между цивилизацией и её противоположностью, то есть чисто паразитические сообщества, использующие для достижения своих целей насилие и обман. Такого рода сообщества мы будем именовать варварскими, а соответствующее поведение — варварством.

Мы… полагаем, что варварство тесно связано с цивилизацией, и даже (в некотором смысле) порождается ею. Более того, варварство — вторичное (по отношению к цивилизации) явление. Кроме того, варварство вполне способно стать одной из основных исторических сил достаточно близкого будущего — и такой шанс ему предоставляет именно наступление мировой цивилизации. Варварские сообщества следуют „антиэтическим“ законам зла. В подавляющем большинстве случаев речь идет о насилии: „Я буду вести себя по отношению к другими так, как они не ведут себя по отношению ко мне (не могут или не хотят). Я буду делать с другими то, чего они со мной не делают (не могут или не хотят)“.

Говоря попросту, варвары — это люди, существующие за счёт того, что они могут доставить другим неприятности. Цивилизации приходится непрерывно откупаться от них, поскольку это обычно (в каждый данный момент) кажется более простым и дешевым выходом из положения.

Варварство является принципиальной позицией. Жить за счет насилия для настоящего варвара — это нечто достойное восхищения, предмет гордости, этическая ценность. Такое отношение к жизни в среде этих сообществ разделяют все, а не только те, кто реально смог стать разбойником или убийцей. Например, любая женщина из такого сообщества гордится, что её муж и сыновья убивают людей и приносят домой добычу, и презирает их, если они кормят семью за счёт честного заработка…

Внутренняя структура варварского сообщества (прежде всего система управления, то есть власть) держится за счет ресурсов и средств, предоставляемых цивилизацией. Обычно варварская правящая верхушка распоряжается техническими или идеологическими ресурсами, созданными цивилизацией и принципиально недоступными для изготовления или создания в самóм варварском обществе… Настоящее варварство начинается там, где все ходят с дубинами, но вождь и его охрана носят стальное оружие (которого данный варварский народ делать не умеет), а ещё лучше — ходят с автоматами и гранатометами. Первый и главный признак развитого варварства — это использование властью (и прежде всего властью) технических средств (особенно оружия) и идеологии, произведенных в цивилизованном обществе, причём таких, которых сами варвары не способны изготовить и тем более изобрести. Наиболее характерное внешнее проявление варварства — нарочито примитивные и дикие нравы в сочетании с развитой чужой (купленной, краденой или отнятой) материальной культурой… Варварство выживает, борясь с цивилизацией средствами самой цивилизации.

Всё сказанное заставляет сделать вывод о том, что варварские культуры преступны. Так оно и есть. Варварство отличается от обычной преступности только своими масштабами. Разумеется, делишки воровских шаек или мафиози не идут ни в какое сравнение с целыми варварскими „республиками“, „независимыми государствами“ и т. п., но суть их деятельности та же самая.

Особый интерес представляет своеобразная красота варварства — и, соответственно, периодически вспыхивающее восхищение части цивилизованных людей варварами. Ответ довольно прост: варварство стремится выглядеть привлекательным; это часть его политики мимикрии. Нигде не уделяется столько внимания бытовой эстетике, сколько у варваров, а их вожди обычно прямо-таки утопают в экзотической роскоши».

Всё это было написано тогда, когда радикальное движение «Талибан» едва не взяло Кабул, а Шамиль Басаев со всей «Ичкерией» не вылезал из эфиров либеральных российских телеканалов, но до «подвигов» «Аль-Каеды» и, уж тем более, до феномена ИГИЛ[73] оставались ещё многие годы.

Крылов направил на варварство интеллектуальный ланцет столь же острый, какой Шафаревич нацелил на «малый народ». Его ненависть к варварству и паразитизму, воплощавшим его историческим силам, явлениям, этносам, была беспощадной и в эпоху закручивания гаек в отношении русского национализма закономерно довела до приговора по 282‐й статье УК РФ в 2012 году.