Книга Устал рождаться и умирать - Мо Янь

Держа за руку Фэнхуан, Пан Канмэй шла с группой чиновников и денежных воротил позади близких родственников. До получения «двойного указания» ей оставалось каких-то три месяца, срок полномочий истёк, но продвижение по службе задерживалось, и она уже, видимо, предчувствовала беду. В каком, интересно, настроении она приняла участие в этих похоронах, сообщение о которых потом растиражировали средства массовой информации? Я — пёс, много повидавший на своём веку, но разобраться в таких запутанных вопросах мне не под силу. Как мне кажется, к чему-то её поведение, возможно, отношения и не имело, но с Фэнхуан было связано точно, ведь эта прелестная бунтовщица вообще-то родная внучка твоей матери.

«Матушка, слишком поздно явился ваш непочтительный сын…»

После того как я выкрикнул эти слова, все наставления Мо Яня бесследно исчезли, как и понимание того, что я играю Синеликого в телевизионном сериале. Мне представилось — нет, я и впрямь почувствовал, — что там, в гробу, в погребальной одежде, с лицом, закрытым жёлтой бумагой, лежит моя родная мать. Ясно вспомнилась наша последняя встреча шесть лет назад. Половина лица вспухла и пылала жаром, в ушах звенело от отцовского удара подошвой тапка, но главное, передо мной предстала мать: седая голова, полные слёз глаза, беззубый впалый рот, уже ни на что не годные руки, усыпанные старческими пятнами и выступающими венами, валяющаяся на полу палка из колючего ясеня, вырвавшийся в мою защиту крик… Всё это предстало передо мной, и из глаз хлынули слёзы:

— Матушка, твой сын явился слишком поздно. Матушка моя, как ты жила все эти годы, когда твоего сына ругали и оплёвывали за то, что он натворил? Но мои сыновние чувства остались прежними, матушка, твой непочтительный сын привёл к тебе Чуньмяо, прими её, матушка, как невестку…

Могилу твоей матери устроили на южном краю знаменитой полоски Лань Ляня. Цзиньлун так и не решился похоронить мать вместе с Симэнь Нао и урождённой Бай и таким образом в какой-то степени сохранил репутацию приёмным родителям. Роскошную могилу матери он соорудил слева от общего захоронения родного отца и его жены. За каменными воротами могилы открывался тёмный проход, который вёл глубоко под землю. Вокруг могилы уже собралась плотная стена людей. Я оглядел лица возбуждённых зевак, глянул на могилы осла, вола и хряка, окинул взглядом утрамбованную ногами людей землю, и нахлынули мысли. Я учуял запах своих меток на захоронении Симэнь Нао и урождённой Бай несколько лет назад, и душу наполнила скорбь близящегося последнего дня. Я неторопливо сходил туда, где похоронен хряк, и пустил несколько струек. Потом улёгся там с затуманенным слезами взглядом. «Эх, вот бы семья Симэнь или состоящие в тесных отношениях с этой семье потомки, поняли мой замысел и похоронили останки моего собачьего воплощения в месте, которое я сам выбрал».

Носильщики сняли с плеч носилки с гробом, потом подняли его, будто жёлтые муравьи, облепившие огромного жука. Держась за пропущенные под днищем гроба толстые пеньковые верёвки, они под началом десятника, размахивавшего белым флажком, проследовали длинным проходом и вместе с гробом вошли в могилу. Родственники в трауре опустились перед могилой на колени и с громким плачем стали отбивать земные поклоны. Под руководством человека в шапке с кистями и жезлом с красной кисточкой, как на копьё, в руке крестьянский духовой оркестр, выстроившийся в шеренгу позади могилы, грянул мелодию быстрого марша, из-за чего носильщики с гробом стали сбиваться с шага. Но никто музыкантам на это не указал, большинство неблагозвучности даже не почувствовало. Лишь немногие, понимающие толк в музыке, оглядывались на них. Золотистые тромбоны, корнеты и валторны поблёскивали в свете пасмурного дня, расцвечивая мрачный похоронный обряд.

От рыданий я чуть не потерял сознание, сзади кто-то кричал, но что именно, не разобрать.

— Матушка, дозволь глянуть на тебя одним глазком… — Я сорвал с её лица жёлтую бумагу, и в гробу вдруг села старуха, ничуть не похожая на мать.

— Сдавайся лучше, сынок, народно-освободительная армия хорошо обращается с пленными! — строго проговорила она.

Я шлёпнулся задом на землю, уже ничего не соображая. Стоявшие вокруг гроба бросились ко мне и придавили к земле. Две холодные как лёд руки вытащили у меня из-за пояса пистолет. Потом другой.

В тот момент, когда гроб с телом твоей матери полностью скрылся в проходе, из толпы зевак вырвался человек в просторной стёганой куртке. Он пошатывался, от него разило перегаром. Быстро двигаясь неверным шагом, он скинул куртку и отбросил её в сторону. Она упала на землю как мёртвый ягнёнок. Помогая себе руками и ногами, он забрался на верх могилы твоей матери и встал, пошатываясь из стороны в сторону. Казалось, он вот-вот соскользнёт вниз, но он устоял. Хун Тайюэ! Это был Хун Тайюэ! Он уже крепко стоял на могиле, изо всех сил пытаясь выпрямиться. Драная армейская форма цвета хаки и толстый детонатор красного цвета за поясом.

— Товарищи! — заорал он, высоко воздев руку. — Братья по классу пролетариата, бойцы Владимира Ильича Ленина и Мао Цзэдуна, настал час развернуть борьбу против помещичьего выродка Симэнь Цзиньлуна, общего врага пролетариев всего мира и разрушителя земли нашей!

На миг все замерли. Потом кто развернулся и пустился наутёк, кто повалился на землю, кто застыл в крайней растерянности. Пан Канмэй инстинктивно закрыла дочь собой вроде бы в паническом страхе. Но тут же овладела собой, сделала пару шагов вперёд и с серьёзным выражением на лице строго проговорила:

— Хун Тайюэ, я, секретарь уездного комитета компартии Пан Канмэй, приказываю немедленно прекратить идиотские выходки!

— Ты мне, Пан Канмэй, свои вонючие позы тут не корчи! Секретарь комитета компартии, как же! Вы с Цзиньлуном — звенья одной цепи, вы в преступном сговоре, хотите возродить в Гаоми капитализм, из красного Гаоми сделать чёрный, предатели пролетариата, враги народа!

Цзиньлун встал. Траурная шляпа съехала у него на затылок, потом упала на землю. Протянув вперёд руку, словно пытаясь успокоить взбесившегося быка, он стал медленно приближаться к могиле.

— Не смей приближаться ко мне! — взревел Хун Тайюэ, вытаскивая взрыватель.

— Дядюшка, добрый дядюшка… — приветливо заговорил Цзиньлун. — Вы же меня своими руками вырастили, я храню в душе всё, чему вы меня наставляли. Общество развивается, дядюшка, времена меняются, и всё, что я, Цзиньлун, делаю, соответствует велению времени! Признайтесь, дядюшка, ведь за последние десять с лишним лет жизнь народа стала лучше, верно…

— Ты эти красивые речи брось!

— Спускайтесь, дядюшка, — увещевал Цзиньлун. — Если, по-вашему, я делаю что-то не так, я тут же освобожу своё место в пользу того, кто лучше меня. Или вам на старости лет передам официальную печать Симэньтуни.

Пока Цзиньлун поддерживал беседу с Хун Тайюэ, несколько полицейских, которые приехали в джине, расчищавшем дорогу для Пан Канмэй, подкрадывались к могиле. Они уже собрались забраться к Хун Тайюэ, но тот спрыгнул и крепко обхватил Цзиньлуна.

Глухо прозвучал взрыв. В воздухе разнёсся запах пороха и крови.