Книга Письма с Прусской войны - Денис Сдвижков

Воистину, мы не знаем, что внушало больший ужас — когда мы впервые увидели своими глазами варваров-неприятелей или когда услышали, что Кюстрин горит! Кюстрин — хранилище ценностей, которые можно было обменять на 8 княжеств. Ибо в этой крепости на хранении находились королевская сокровищница и берлинский арсенал, королевская корона, прусский архив, наиценнейшие предметы из золота и серебра — даже церковная утварь из Новой Марки, в том числе и наша. И все это истреблено огнем, все испепелено жаром[1745]! Мой бедный брат также перевез все свое самое лучшее и необходимое к одному приятелю в несчастную крепость, так же и я свое лучшее полотняное белье — и все мы лишились наших вещей!

Чувствительное движение сердца при этом несчастье, несомненно, никогда не изгладится из моей памяти. В этот вечер я сел у окна, выходящего в сторону Кюстрина, и остался так неподвижно сидеть всю ночь. Не отрывая взора от близкого пламени, я воссылал в небеса сотни тысяч воздыханий. Что делать бедным жителям, которых коснулось это несчастье? Около 12 часов ночи подобно зажженному факелу загорелась высокая башня. Я сказал всем моим детям прийти, посмотреть на яростное пламя и запечатлеть его в душе на вечную память и предостережение.

Что сказать о жестоком наслаждении, которое испытывал неприятель во время этой разрушительной осады? Когда пламя, казалось, несколько поутихло, они снова стали забрасывать туда бомбы и брандкугели. Тут же пламя занялось вновь и взвилось на ужасную высоту. После удачного выстрела в лагере раздавалась развеселая полевая музыка. Однако высший мститель заставил их дорого заплатить за это удовольствие.

Произошедшее с Кюстрином несчастье повлекло за собой и горести для всей окрестности. Они постигли наш Дамм и ближайшие деревни — Цихер, Батцло[в], Вильк[ер]сдорф и другие. Последняя была полностью разграблена и сожжена. В Батцлове разбойники убили трех трактирщиков. В Вилькерсдорфе же они сожгли в пламени более половины жителей — тех, кто пытался убежать, они ударами пик и выстрелами гнали назад.

Наш Нойдамм играл у них роль кладовой припасов. Маркитанты пребывали в городе ежедневно с утра до вечера, с 15 до 24 августа, пока продолжалось сожжение [Кюстрина]. Они приезжали к пекарям, пивоварам, винокурам, мясникам, мелким лавочникам и аптекарям[1746]. Приобретали они за деньги, а именно, преимущественно за рубли, но и безденежно.

Обозные же, отвратительный, оборванный и грязный сброд, а также гусары, сотнями шли утром по улицам с бесчисленными лошадьми и повозками через город фуражировать. Пополудни они возвращались обратно нагруженные разного рода добром, в том числе похищенным. Они брали с собой домашний скарб, платья, постельное белье, медь, забитую и живую скотину. Они шли в лагерь, но устраивали разные насильства и в городе. Так что наши двери в эти часы необходимо было запирать и забаррикадировать. На улицах они отбирали у людей, которые им попадались, из рук их ношу; они также жестоко избивали, при них постоянно была рейтарская команда.

Что за несчастья причинило это всей окрестности! Приходилось опасаться грядущей нужды тем более, что урожай и жатва пропали. Священники, в прошлом состоятельные люди, ходят вокруг и просят на кафтан, рубашку, шляпу, пару чулок и тому подобное. Сколь многим я что-то подавал, будучи и сам нуждающимся. Этот разбой охватывал три наших форштата. Однако наше охранное письмо и стража, а вернее, Господь на небесах, были нашей защитой от грабежей. Хотя это и пытались сделать троекратно, но граждане силой с шумом изгоняли их, посылая виновников в русский лагерь.

Наконец, русские стали с нами обращаться настолько нагло и бесцеремонно, что появлялись даже на части проповеди — особенно гусары. Вскоре, однако, они исчезали, напивались и горланили во время вечерни по полчаса на рыночной площади безобразные песни на своем языке, что нам мешало. В одно из воскресений пришлось поэтому прервать богослужение. Мы жаловались, но генералу Фермору жалобы надоели, и он сказал: жалуйтесь лучше на всю армию. Нашего дорогого генерала Штоффеля во главе 4000 человек, вместе с генералом Румянцевым с 6000 человек отправили в Шведт, в 4 милях отсюда, чтобы соединиться с тамошними шведами. События, однако, стали развиваться по-иному.

Уже привычная канонада сегодня внезапно прекратилась и в полдень мы узнали, что московиты оставили Кюстрин, сняли осаду и отступили в направлении Нойдамма на расстояние полумили до нас. Насколько неизвестна была для нас причина этого, настолько она была важной. Ибо в эту ночь наш любезный король вместе с 20 000 человек прибыл к Франкфурту[-на-Одере] и соединился с генералом гр. фон Дона, так что он располагал теперь около 30 000 человек. Насколько же замечательными были мудрость монарха и принятые им меры!

Авг. 24. За день до того он распорядился справа от Кюстрина в виду неприятеля начать постройку моста через Одер. Вражеская сторона нимало не препятствовала этому, но разместила с этой стороны у берега 150 орудий. Между тем ночью король двинулся мимо Кюстрина до 2 миль с левой стороны от крепости. Здесь он перешел через Одер. Таким образом, упомянутый мост был построен лишь для того, чтобы мудро скрыть истинное [место] переправы через реку. Эти меры привели к желаемому эффекту. Неприятельские орудия оставались вместе со всей армией до вечера в ожидании имитированной переправы пруссаков по этому мосту — однако прождали они напрасно.

Около 4 часов пополудни мы увидели за Даммом[1747] необыкновенно густое облако пыли. Мы залезали на башни, крыши или выбирались на поле. Мы увидели, что приближалась армия из пехотинцев и кавалерии; уже ясно были отличимы из‐за пыли отдельные шеренги. Все испугались, полагая, что это генералы Штоффель и Румянцев, которые возвращаются из Шведта и Старгарда. Но едва мы вернулись к своим домам и закрыли окна и двери, как в это же время по Долгой улице на полном галопе проскакало около 15 гусаров с обнаженными саблями и воспаленными глазами, чуть ли не падая с лошадей. Они, однако, замахали саблями, призывая к тишине. Все жители плакали, дрожали и тряслись, ожидая, что теперь наступит несчастный момент общего грабежа. Но нет! что же мы услышали, что увидали? Пруссаки! Пруссаки! это были гусары Цитенского полка, которые гнались за убегавшим от них русским караулом из Нойдамма — четверых из них они зарубили, а остальных прогнали в леса.

Бог мой, что за многоразличные и сильные чувства охватили нас в тот момент! Вряд ли даже появление ангела могло бы вызвать большую радость, нежели чем возбудило это нежданное радостное происшествие. Сосед стучал в закрытые двери и окна своему соседу, радостно крича: Пруссаки! Пруссаки! О, как стучали от восторга наши сердца, как изливались из глаз слезы сладостных чувств! Воздух оглашали радостные звуки: Хвала и слава Богу! С каким участием стар и млад несли этим пруссакам еду и питье, чтобы подкрепить их.