Книга Тарра. Граница бури. Летопись вторая - Вера Камша

— Хорошо, дочь моя. А теперь отвечай, кто является отцом второго сына и дочерей твоей госпожи?

Казалось, Зенобия онемела, а кардинал, не отрывая от старой сплетницы внимательных глаз, внезапно ставших жесткими, задавал вопрос за вопросом:

— Как давно Ольвия Арройя вступила в прелюбодейную связь с Огистом Ганком? Как часто потворствовала ты ей в этом, передавая письма и обустраивая и оберегая места свиданий? Принимала ли ты подарки от Ганка за эти услуги? Как давно исповедовалась своему духовнику в этом грехе?

Старуха дрожала крупной дрожью, но молчала. И тогда клирик, тяжело привстав, вызвал стражу.

— Что ж, если ты, дочь моя, не желаешь говорить правду служителям Триединого Господа нашего, придется передать тебя в руки Скорбящих братьев, ибо я имею точные сведения, что ты занимаешься Недозволенной магией…

Адмирал с удивлением слушал, как Максимилиан перечисляет прегрешения старухи. В устах клирика невинная торговлишка противозачаточными зельями и гадание на простеньких картах — про расклады О Зенобия не имела и понятия — разрастались в чудовищные святотатства. Будь на месте обвиняемой любая другая женщина, Рене б не преминул заявить, что в Эланде, хвала Великим Братьям, обходятся без «синяков», но происходящее слишком живо касалось самого адмирала, и он молчал.

Под тяжестью обвинений старуха рухнула на колени и, безобразно голося, поползла к Феликсу, явно намереваясь облобызать архипастырскую мантию. Его святейшество остановил грешницу нетерпеливым жестом:

— Я готов поверить в твое раскаяние, если ты честно ответишь на заданные вопросы.

Зенобия затравленно глянула сперва на побледневшую Ольвию, потом на Рене и шепнула:

— Огист Ганк первый раз взял ее на семнадцатом году…

— То есть за три года до свадьбы? — деловито уточнил кардинал. — И все это время она находилась с ним в связи?

Старуха, стараясь не смотреть на свою воспитанницу, кивнула.

— А Огист Ганк к тому времени уже был женат и твоя госпожа это знала?

Зенобия вновь согласно склонила голову.

— Жена Огиста Ганка — родная тетка твоей госпожи?

— Да.

Наступила напряженная тишина, затем Ольвия бросилась вперед, намереваясь что-то сказать, но Архипастырь остановил ее властным жестом, и женщина покорно вернулась на свое место. Феликс еще немного помолчал, обводя строгим взглядом присутствующих. Странно, но даже не слишком почтительно относящийся к Церкви Рене в этот момент невольно признал за бывшим рыцарем духовную власть и право судить.

— Я выслушал жалобу Ольвии, супруги присутствующего здесь Рене. — Голос Архипастыря звучал глухо и устало. — Я выслушал объяснение Рене. Я выслушал свидетеля и властью, данной мне Церковью нашей Единой и Единственной, объявляю свое решение. Нареченная Ольвией виновна в глазах Триединого Господа нашего в прелюбодеянии и обмане Церкви, ибо, вступая в брак с присутствующим здесь Рене, находилась в связи с другим мужчиной, связи, которую она не прервала, солгав перед лицом Церкви и Триединого. Вину усугубляет то, что сожителем Ольвии был женатый мужчина и член ее семьи. Прижитые с ним дети обманом получили уважаемое в Эланде и за его пределами имя и, не зная о своем истинном происхождении, могут невольно впасть в грех кровосмешения.

Рене оставалось лишь подивиться осведомленности главы Церкви — о симпатии, возникшей между младшей дочерью Ольвии и одним из сыновей Огиста Ганка, знали немногие…

— Исходя из услышанного и оглашенного, — его святейшество возвысил голос, — я устанавливаю, что брак присутствующих здесь Рене и Ольвии с самого начала был незаконным, и объявляю о его расторжении. Единственный прижитый в этом союзе общий сын может носить имя отца и ему наследовать, но лишь если на то будет воля Рене Арроя. Присутствующую же здесь Ольвию я признаю виновной в тяжких грехах и во имя спасения ее души призываю добровольно уйти от мира, передав часть принадлежащего ей состояния монастырю в Фей-Вэйе и вступив туда кающейся послушницей.

Самого же Рене, живущего во грехе со вдовой короля Таяны Герикой, обязую освятить сей союз перед Триединым, как только истечет ее вдовий срок. Объявляю приговор законным и обязательным. Арде!

2

Михай Годой смотрел на Гелань. Он мог на нее не смотреть, до такой степени не смотреть, что становилось смешно. Тарскийскому господарю, так пока и не ставшему императором, последнее время часто становилось смешно. Оттого, что его считали проигравшим. Оттого, что засевшие в Высоком Замке ублюдки его одновременно ненавидели и за него же цеплялись, не желая плясать в петле или замаливать грехи в дюзах. Готовый умереть, защищая повелителя и его супругу, Уррик тоже был по-своему смешон, но иначе. Бравому гоблину придется прожить много дольше, чем он думал. Удачно, что в замке оказалась горская девчонка, капитану будет чем занять свободное время, которого у него скоро будет предостаточно. Собственное свободное время регента тоже занимало. Он не любил и не умел бездельничать.

Просто спать, просто есть, просто развлекаться с женщинами, сколько б их ни было, Годою было скучно. Другое дело, когда он откладывал дела и уединялся с Миттой, которая очень пригодилась бы в Высоком Замке. Хотя бы для того, чтобы стать поводом для супружеских ссор и примирений. Бывший регент помнил свои примирения с Беатой, когда она его еще любила и уже ненавидела. Это были их лучшие ночи, к тому же ссоры занимают еще и голову, хотя с Иланой можно и разговаривать. Пожалуй, с единственной в таянском стойле. Жена неглупа, честолюбива, хороша собой и может быть восхитительной, особенно когда злится. Сейчас она вне себя: еще бы, потерять аж четыре короны! Он все объяснит, но не раньше, чем она выплеснет свое разочарование ему в лицо. У рыжей таянки будет все, чего по собственной воле лишилась Циала. Архипастырская палка вместо почти бессмертия и целого мира… Так опозорить Тарску, хотя глупости совершают все. Взять того же Марциала, которого не оценят, как не оценили Эжьера, а все потому, что умный, по-настоящему умный человек сорвался и сделал глупость, приличествующую какому-то Гардани.

Красиво умерших дураков возводят на пьедестал, сглупивших умников поливают помоями, и поделом. Когда он станет императором, то отменит звание вице-маршала, от него глупеют. Авирский придурок, погибший при Лаге Жером, а теперь — Одуа Изье. Самым глупым будет, если он разбил-таки Арроя и Мальвани, хотя это невозможно. Красавчик просто решил красиво умереть. Это раздражало, как понесшая и сорвавшаяся в пропасть бешено дорогая лошадь.

— Нет! — сказал вице-маршал. — Я однажды по не зависящим от меня причинам оставил вверенную мне армию. Эту армию я не оставлю.

Повернулся и ушел, мерзавец и предатель, в самый неподходящий миг ударившийся в благородство, но Годой о нем жалел. Как о военачальнике и умном человеке. И как о собеседнике, потому что несколько лет в запертом замке, хоть и лучше нескольких недель вне собственного тела, все равно остаются заключением.

Регент бросил взгляд на глупый — вот ведь привязалось слово! — город и начал неторопливо спускаться. Башня была высокой, та самая башня, на которой он принимал господина Шаддура ка Ройгу, сильного мага и непробиваемого болвана, не видящего дальше своего бога. Они проигрывали сражение, но еще не знали ни про мятеж в Гелани, ни про предательство гоблинов, хотя бороться можно было и с этим. Шаддур решил: все! Он видел только Эстель Оскору, а та стала врагом, намертво связавшим Ройгу, и союзник не нашел иного выхода, кроме бегства. Выйти из боя, дождаться, когда Герика умрет своей смертью, и начать сначала.