Книга Золото бунта, или Вниз по реке теснин - Алексей Иванов

— Я камлал, — кивнул Осташа. — И каюсь в том. И бесу не поверю. Выброси штуцер в Чусовую. Выброси и возьми душу свою.

— Никому никогда не верил… — медленно сказал Колыван. — И тебе не верю.

Он опять наклонил голову над прикладом и нажал на курок.

Штуцер сухо щелкнул. Из замка вырвался кислый синий дымок. Осечка.

Колыван какое-то время стоял, согнувшись, словно не верил, что ружье не пальнуло, а потом распрямился и растерянно улыбнулся.

— Н-ну вот… — пробормотал он. — А ты боялся…

И только сейчас ядовитая, гнилая, могильная волна ужаса прокатилась по лицу, по груди, по животу Осташи, стекая в ноги, как грязь, окатившая из-под тележного колеса.

Колыван вдруг повернулся к обрыву и швырнул штуцер вниз. Донесся плеск.

— Все! — улыбаясь, сказал Колыван. — Я ружье выбросил! Давай крест!

Колени у Осташи играли так, что крестик на сучке прыгал, словно привязанный за хвост чертик. Но вслед за ледяной волной страха по лбу, по скулам потекла обжигающая волна гнева.

— Не все… — тихо ответил Осташа. — Я из-за тебя и под ружьем постоял, и со скалы спрыгнул… Теперь из-за меня ты хотя бы спрыгни. И поторопись, пока не уплыло…

И он разжал пальцы. Ветка с крестом полетела вниз.

Колыван молча кинулся на Осташу, сбил его с ног, швырнул с края скалы и прыгнул сам. Осташа пролетел всего сажень, и его рвануло обратно вверх, перепоясав под мышками огнем — он ведь по-прежнему был привязан на веревку. Длины веревки едва хватило на сажень падения.

Осташа висел, задохнувшись от рывка, и сквозь синие звезды в глазах видел, как Колыван упал в воду, потом вынырнул, покрутил мокрой черной башкой и саженками погреб куда-то прочь, за гребень Гусельного бойца. Туда отбой уносил торчащую над волною веточку.

ПЕТР — ЗНАЧИТ «КАМЕНЬ»

Осташа отлежался на краешке скалы, потом поднялся и пошел вглубь леса отыскивать яму с царевой казной. Не нужна ему была казна. Он хотел увидеть кости бати. Хотя по костям разве узнаешь человека? Но Осташа не мог не взглянуть в яму с кладом. Однажды он уже чуть не отказался от погони за Фармазоном, когда с вершины Дужного бойца увидел мертвяка внизу на льду Чусовой. Тогда он совсем было решил, что это лежит Яшка, сброшенный с утеса Шакулой. Но все же он спустился на реку и подошел к покойнику — и узнал, что это не Фармазон, а сам Шакула, а Фармазон, значит, жив, и надо продолжать погоню. Нет, всегда надо дойти до конца, до самой стенки. Так и Бакирка мечтал о сокровищах Ермаковой пещеры: «Дойдешь до стенки, а там золото!»

Осташа не спешил. Он долго блудил по темному буреломному ельнику: оскальзывался на камнях, цеплялся ногами за валежины. Елки исхлестали его ветвями, вымочили. Осташа замерз, исцарапался. Колыван отыскал яму с кладом чуть ли не сразу — а вот Осташа никак не мог.

Он зашел уже слишком далеко, а ведь батя в одиночку тащил две тяжеленные бочки с золотом и не полез бы в глухомань. Спрятал бы, где поближе. Осташа вернулся к шороху и сразу наткнулся на батину яму.

Это была даже не яма, а разрыв в земле, каменный ров длиною шагов в десять и шириной в два шага. Отвесные стенки его толсто заросли мхом. Ров был почти до верху заполнен снегом — мертвенно-белым от вечного елового сумрака, ноздреватым, густо засыпанным хвойными иголками. Дважды ров перечеркивали стволы упавших деревьев. Вокруг стеной стояли вековые елки, которые почти укрыли полосу рва своими лапами.

Осташа отодвинул ветку и присел, разглядывая лесную могилу. Из снега торчали бурые ребра, облепленные черными лоскутьями одежи, и голый череп. Череп тоже был забит снегом, а потому особенно ярко выделялись белые глазницы. Неужели это батя?.. Дико было представить батю в этом страшном, гнилом костяке…

Там, под остовом, укрытые двумя каменными плитками, стоят бочонки с царевой казной. Золото. Золото Пугача, золото бунта, золото Чусовой. золото сплавщиков… Осташа без сожаления, разом бы обменял все это золото на живого батю. Чтобы не надо было ничего доказывать, чтобы не было в его жизни этого поганого года. Осташа глядел на череп, на ребра, уходящие в снег, и вдруг заметил на костях истлевший шнурок гайтана.

Осташа встал на колени и потянулся в яму. Стараясь не коснуться костей, он подцепил шнурок пальцем и вытащил из снега нательный крест мертвеца. Крест лег в его ладонь, тяжелый, как пуля. Он словно бы впитал в себя тяжесть пули. Пуля ударила вот сюда, прямо в перекрестье, и крест выгнулся, словно хотел лапками прикрыть живот. Это был не батин крест. Это был крест Сашки Гусева.

Той пугачевской зимой Гусевы с варнаками Митьки Оловягина прикатили в Кашку, ударились в загул. В доме дяди Прохора Зырянкина они изнасиловали Настю и Маруську, дочерей Прохора. Пока в угаре воры вешали дядю Прохора и его мертвую жену, девчонки поднялись и перерезали глотки тем упившимся разбойникам, что оставались в доме. Потом они оделись в черное, забрали ружья и ушли в скиты по Алапаевскому тракту. Гусевы с толпой кинулись вдогонку. А девчонки не стали прятаться. Вышли с ружьями на опушку. Маруська выстрелить не успела — ее сразу срезали пулей. Настя выстрелила трижды. Попала только один раз. В Сашку.

Прямо в грудь ему. Прямо в крест. Осташа помнил, как пьяный Сашка, умываясь слезами, рвал рубаху и совал всем в лицо этот крест: вот, мол, сучка какая, а меня бог бережет!..

Осташа прыгнул в яму и ушел в снег почти по пояс. Он схватил склизкие ребра, выдернул их из снега и швырнул прочь. Потом подцепил череп за глазницы — череп со снегом внутри был тяжелый, как горшок с водой, — и запустил черепом в другую сторону. Осташу словно корчило: то ли от холода снега, то ли от омерзения. Это было не по-людски — разбрасывать кости человечьи, но человеком ли был Сашка Гусев, подменёныш? Да и мало ли Осташа уже нагрешил, бросив тело Чупри в пещере, спустив тело Шакулы под лед, оставив тело Фармазона на сучьях сухого дерева?.. Уж кто-кто, а Сашка человеческого погребения не заслуживал.

Дрожа, Осташа выбрался из ямы, выбрался из леса и лег на шорохе на солнечном пригреве. Он всхлипывал, живот его дрожал. Батя, прости, прости, прости… Они все не стоят твоего мизинца. И я не стою твоего мизинца, потому что я ведь почти поверил, почти поверил, что ты — вор… Да сколь же черна душа была у Колывана, если он мог так лгать! Сыну про отца лгать; лгать, когда говорил о святом; лгать перед смертью своей!.. Когда же он, Осташа, научится ощущать подлость человечью так же, как он умеет ощущать токи речных струй?.. Батя, прости!..

И все становилось понятным, все. Колыван поддырявил батину барку, чтобы батя не прошел Разбойник отуром и затонул. Так и случилось. Но более того! Колыван не только знал, что батя честен, но и рассчитывал на эту честность. Колыван не сомневался: когда барка начнет тонуть, батя бросится в казенку освобождать прикованного колодника — Сашку Гусева, чтобы Сашка не захлебнулся на своей цепи. И батя бросился — как дурак побежал… А у Сашки давно уже ключ от кандалов был.