Книга Сотворение мира - Гор Видал

2

Внешне Ксеркс мало изменился. Он несколько раздался от питья, а бороду выкрасил в красный лисий цвет, как обычно красил Дарий. Обращался он со мной так же, как в юношеские годы.

Должен сказать, что прибытие двора из Сард напоминало вражеское нашествие. Гарем занимал столько места, что дорога с северо-запада оказалась на десятки миль запружена фургонами с мебелью, сундуками золота и серебра и, конечно, женщинами, евнухами и прислугой. Поскольку Лаис всегда путешествовала со своими верными — верными ей, если не кому-нибудь еще, — греками, она должна была приехать одной из последних.

Вскоре после прибытия Великого Царя была устроена первая аудиенция. Когда меня ввели, он в изумлении широко раскрыл глаза. Потом, подняв золотой скипетр, объявил о своей радости по поводу успешного завершения моего посольства. Позже, тем же вечером, Великий Царь пригласил меня к себе в спальню.

Несмотря на годы, проведенные при дворе, я никогда еще не видел обстановки в царской спальне, о которой ходили легенды. На этот раз легенды совпали с явью. Сто лет назад самосский золотых дел мастер Теодор отлил из золота изящную виноградную лозу, обвивающую ложе со всех сторон, создавая впечатление металлического виноградника, в гроздьях которого растет не виноград, а драгоценные камни. Напротив ложа стоял знаменитый золотой платан. Он был ниже человеческого роста, и я ощутил разочарование: все говорили, что в его тени может стоять человек. Рядом с ложем на табурете слоновой кости стояла огромная золотая чаша с благовонной водой.

Ксеркс возлежал на ложе. Стол рядом был уставлен бутылками гельбонского вина. Я заметил два золотых кубка. После того как я выразил свою покорность, Великий Царь сказал:

— Встань. Подойди. Дай посмотреть на тебя!

Он страстно обнял меня левой рукой, а правой тем временем налил в кубки вина.

— Думал, никогда уже тебя не увижу. Садись. На ложе. Забудь протокол. Нас никто не видит, кроме шпионов Аместрис. Они подсматривают через дырки в стенах. Раз в месяц я заделываю эти дырки. Раз в месяц она их проделывает снова. Ей хочется знать, с кем я делю ложе. На этот раз она призадумается.

Ксеркс осклабился. Несмотря на одутловатость вокруг глаз, он выглядел моложе своих лет. Если не считать легкого дрожания пальцев, Ксеркс казался здоровым, и уж во всяком случае моложе меня.

— Ты должен воспользоваться моим цирюльником, — сказал Великий Царь после долгой паузы. — Покрась волосы. Все знают, что мы ровесники. И ты выставишь меня дураком, если будешь разгуливать с этой сединой.

Мы выпили. Поговорили о былом. О Мардонии.

— О, это была победа! Мы захватили всю Грецию, кроме Пелопоннеса. «Подожди, — говорил я ему до своего отъезда, — спартанцы или сдадутся, или придут в Аттику. Тогда ты сможешь их купить. Или разбить их войско». Что он и сделал. Но Мардонию было мало. Нет, он хотел стать всемирным героем. И потерял голову. И они убили его. Героев всегда убивают, — добавил он туманно. — А мы упустили возможность уничтожить все спартанское войско. Потом эти дела у Микале…

Голос угас. Я гадал, кто это всегда убивает всемирных героев, но не посмел спросить.

— Но мы еще вернемся!

При этой мысли Ксеркс расцвел — буквально. Такому эффекту способствует гельбонское вино. В те дни щеки Ксеркса, когда он пил, становились красными. К концу его жизни они перестали такими становиться, потому что постоянно сохраняли цвет свежей крови.

— Спасибо моему спартанскому регенту Павсанию, победителю при Платеях. — Ксеркс осушил второй кубок. — Он хочет стать царем всей Греции. Другими словами, стать мной. И он попросил у меня помощи. По секрету, конечно. Сейчас он в Византии. Хочет жениться на моей дочери. А потом с моей помощью захватить Афины. И так далее.

— И ты ему веришь?

— Конечно нет! — Настроение Ксеркса улучшалось на глазах. — Но он будет нам полезен. Он уже прислал мне множество персидских пленных, как жест доброй воли. Как говорится в старой пословице? Бойтесь данайцев, дары приносящих. Что ж, я и не верю, но подозреваю, он сможет доставить немало бед своим собратьям-грекам. А теперь, — озорно спросил Ксеркс, — что ты подумал, когда Атосса сказала, что я лишусь трона из-за того, что убиваю время в гареме?

Я испугался и не смог скрыть этого. Мне не пришло в голову ничего лучше, чем переспросить:

— Убиваешь время в гареме?

— Откуда я знаю ее слова? — Ксеркс улыбнулся. — Я всегда знаю. Хотел бы не знать. Но у меня нет выбора. Атосса напоминает здешнюю погоду: или чересчур жарко, или чересчур холодно. — Ксеркс налил мне вина из своей бутылки. Выпив, я подумал, не отравлено ли оно. — Да, я влюблен в одну женщину, которой случилось быть женой моего брата, и поэтому я не могу приказать ей полюбить меня. Но я думаю, как ее добиться. Я устроил моему сыну Дарию женитьбу на ее дочери. Кстати, мальчик очень красивый. Невесту я не видел. Но ей повезло. Когда-нибудь она станет царицей. И что более важно: вопреки предсказаниям Атоссы благодарность заставит ее мать лечь со мной. Думаю, на следующей неделе. На следующий день после свадьбы.

Я провел час со своим старым другом. Сначала мне показалось, что он ничуть не изменился, но, уходя, я понял, что случилось нечто странное или, точнее, не случилось: Ксеркс не спросил меня ни об Индии, ни о Китае. По сути дела, все четырнадцать лет, что я оставался с ним после своего возвращения, Великий Царь почти не вспоминал о моем посольстве. Он потерял интерес к внешнему миру и обратил его ко внутреннему. Ксеркса заботил только гарем и завершение начатого еще в юности строительства.

Когда подозрительные спартанцы совершенно справедливо казнили Павсания за измену в пользу Персии, Ксеркс едва ли заметил, что лишился главного союзника в греческом мире. Но к тому времени он уверил себя, что, как почтительный сын, должен закончить войну, начатую отцом. Не обладая удачливостью Дария, Ксеркс, дважды имев удовольствие дотла сжечь Афины, не сумел хоть на какое-то время удержать материковую Грецию под своей властью. В конечном итоге он просто отомстил за Трою и Сарды.

Демокрит напоминает о пьесе Эсхила «Персы», которую читал мне при первом моем приезде в Афины. Пьеса — полнейшая чушь. Во-первых, можешь мне поверить, я ни разу не слышал от Ксеркса ни слова об афинянах, да и вообще о греках. И уж определенно он не называл их смелыми и дерзкими. И — как там звучит эта строчка?

Мощь крушилась персов! Крушилась, да! Я сгубил…

Прочти мне правильно, чтобы я посмеялся… Да, вот:

Крушилась отчизна, увы, увы,

На кораблях многовесельных![3]

Но Ксеркс не то что не сокрушил свою отчизну, он думал, что хорошо ей послужил. Он хотел преподать грекам урок и преподал, а жаловался лишь на одно: эти войны были слишком дороги.

— Все вавилонское золото до последней капли ушло на Грецию, — говорил Ксеркс. — Урок ясен: не воюй с бедной страной, потому что, как бы дело ни обернулось, останешься в проигрыше.