Книга Анатомия Меланхолии - Роберт Бёртон

образование), так мало судов остается для людей этой профессии, а должности столь незначительны, да и те обычно можно получить лишь за такую дорогую цену, что я не представляю, каким образом прямодушный человек мог бы при этих обстоятельствах преуспеть. Что же касается врачей, то в каждой деревне столько шарлатанов, знахарей, последователей Парацельса, как они сами себя именуют, causifici et sanicidae [самозванцев и губителей здоровья людей], как именует их Кленард[2013], колдунов, алхимиков, нищих викариев, уволенных аптекарей, акушеров и тех, кто ходил у лекарей в прислугах (причем все они притязают на великую искусность в своем деле), что я очень сильно сомневаюсь в том, что настоящим врачам удастся найти средства к существованию и сыскать себе пациентов. Кроме того, теперь развелось столько людей обоего сорта и некоторые из них отличаются такой алчностью, такой скаредностью, столь крикливы и бесстыдны, что едва ли не о любом из них можно повторить сказанные им слова[2014]:

Quibus loquacis affatim arrogantiae est,

Peritiae parum aut nihil,

Nec ulla mica literarii salis,

Crumeni-mulga natio:

Loquuteleia turba, litium strophae,

Maligna litigantium

Cohors, togati vultures

Lavernae alumni, Agyrtoe, etc.

Пустой самонадеянный бахвал,

Спесивый наглый неуч,

Крупицы знаний в голове не сыщешь,

Умеет только пациентов обирать;

Или болтун велеречивый, сутяга в мантии,

Что злобою и кляузами сыт —

Вот стая хищных ястребов,

Лаверны питомцев{1571}, мздоимцев…

они не в состоянии как следует объяснить, каким образом им ужиться друг с другом, однако (как он шутил в комедии насчет часов, что их было так много) — major pars populi arida reptant fame[2015]; они в большинстве своем едва не умирают от голода и готовы друг друга проглотить, et noxia calliditate se corripere[2016] [или исподтишка навредить, сбить с пути истинного]; среди них столько шарлатанов и знахарей, что порядочному человеку невдомек, каким образом сохранить самообладание и как вести себя в их обществе, как поступать, чтобы не уронить себя среди столь гнусного сброда, scientiae nomen, tot sumptibus partum et vigiliis, profiteri dispudeat, postquam [ведь среди притязающих на ученость проходимцев стыдно признаться, ценой каких усилий и тревог дались им собственные знания] и т. п.

А теперь обратимся наконец к церковнослужителям — людям самой благородной профессии, заслуживающим быть почитаемыми вдвойне, а между тем самым нуждающимся и несчастным из всех прочих. Если вы не поверите мне, выслушайте тогда краткий перечень их бед, который немного лет назад был во всеуслышание изложен в проповеди, произнесенной у креста Св. Павла{1572} тогдашним почтенным священником, а ныне высокопреподобным епископом этой страны[2017]: «Мы, вскормленные наукой и предназначенные своими родителями для этой цели, в свои детские годы страдаем в грамматической школе, которую великий Августин называл magnum tyrannidem, et grave malum{1573} [великим насилием и самым тяжким бедствием], сравнивая его с пытками, претерпеваемыми мучениками; когда же мы поступаем в университет, то, если живем на содержании колледжа, как Фаларид возражал Леонтину{1574}, pantwn endeeix plhn limou kai jobou, испытываем нужду решительно во всем, кроме голода и страха, если же мы получаем хотя бы частичную поддержку от родителей, то тратим полученное на ненужные расходы, книги и ученые степени, так что прежде чем мы достигаем хоть какого-то совершенства, это обходится нам в пятьсот фунтов или в тысячу марок. Если, уплатив за это такую цену, истратив столько времени, телесного здоровья и душевных сил, денег и родового имущества, мы не в силах приобрести тем того скромного вознаграждения, которое принадлежит нам по закону и праву наследования, какого-нибудь бедного церковного прихода или места викария с годовым доходом в 50 фунтов, но должны еще отдавать патрону за пожизненную аренду (за изнурительную и старящую прежде времени жизнь) либо ежегодную плату, либо еще и сверх установленной арендной платы, и все это с риском погубить наши души, ценой святокупства и нарушения обета, а также утраты всех наших душевных преимуществ в esse и posse, в нашей сущности и возможности, как в настоящем, так и в грядущем. Какой же отец после всего этого будет настолько недальновиден, чтобы, взрастив своего сына, взвалить на него такое бремя и обречь на неизбежное нищенство? Какой христианин будет настолько нечестив, чтобы взрастить сына для такого образа жизни, который по всей вероятности и необходимости, cogit ad turpia, принуждая к греху, втянет его в симонию и клятвопреступление, когда, как сказал поэт, Invitatus ad haec aliquis de ponte negabit{1575}: если бы отродье нищеты, просящее подаяние на мосту и взятое оттуда, знало о подстерегающих его тяготах, то у него были бы все основания отказаться от такой участи. При таком положении вещей не старались ли все мы, принявшие священнический сан, извлечь прекрасное, поскольку не обретаем лучших плодов от трудов своих? Hoc est cur palles, cur quis non prandeat hoc est[2018]? [Не по этой ли причине у нас бледные лица и не потому ли мы служим заутреню на голодный желудок?] Не этого ли мы ради так изнуряем себя? Не этого ли мы ради круглый год встаем ни свет ни заря, «выпрыгивая, — как он говорит, — из постели, лишь только услышим бой часов, как если бы мы услышали гром небесный»[2019]. Если в этом и заключается все ожидающие нас уважение, награда и почести, тогда Frange leves calamos, et scinde, Thalia, libellos[2020] [Легкие перья сломай, и порви свои, Талия, книжки], давайте тогда оставим свои фолианты и посвятим себя какому-нибудь другому жизненному поприщу. Ради какой цели мы должны корпеть над ними? Quid me litterulas stulti docuere parentes?[2021] Зачем обучили меня родители грамоте сдуру? не для того ли, чтобы после двадцати лет учения мои поиски пристойного места были бы так же безуспешны, как и в начале моего пути? Ради чего мы претерпеваем столько мучений? Quid tantum insanis juvant impallescere chartis?{1576} [Ради чего теряем мы румянец юности, склоняясь над дурацкою страницей?] Если не остается больше никаких надежд на награду или более достойное поощрение, тогда я повторяю вновь: Frange leves calamos, et scinde, Thalia, libellos{1577}; давайте тогда станем солдатами, продадим свои книги и купим шпаги, ружья и пики или будем закупоривать ими бутылки, сменим