Книга Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу

— О, Цезарион, Цезарион! — проговорила она, рыдая. — Мой сын, как же я рада видеть тебя!

— Ты проиграла.

Она затаила дыхание.

— Как ты узнал?

— Об этом говорит весь твой вид, мама. Если ты победила, почему твой флот не с тобой и почему эти транспорты ведут римляне? Более того, где Марк Антоний?

— Я оставила его и Луция Цинну в Паретонии, — ответила она и взяла его под руку, заставив тем самым идти рядом с ней. — Он ждет, когда Пинарий придет туда из Киренаики со своим флотом и еще четырьмя легионами. Канидий оставлен в Амбракии. Остальные дезертировали.

Он ничего не сказал в ответ, просто вошел с ней в большой дворец, затем передал ее Хармиан и Ирас.

— Прими ванну и отдохни, мама. Встретимся на обеде.

Ванну она приняла, но быстро. Об отдыхе не могло быть и речи, хотя поздний обед дал ей время сделать то, что она должна была сделать. Только Аполлодор и ее дворцовые евнухи были посвящены в ее секрет, который надо было любой ценой сохранить от Цезариона. Он никогда этого не одобрит. Истолкователь, протоколист, начальник ночной стражи, казначей, судья и все назначенцы по родству были собраны и казнены. Вожаки банд исчезли из публичных домов Ракотиса, демагоги — с агоры. У нее была сочинена собственная история в ответ на вопросы Цезариона, которые он обязательно задаст, когда заметит, что все чиновники — новые люди. Прежние, объяснит она, вдруг почувствовали себя патриотами и ушли служить в рядах египетской армии. Он, конечно, не поверит ни единому ее слову, но, не в состоянии понять ход ее мысли, он посчитает, что они попросту убежали от римской угрозы.

Поздний обед был роскошный. Повара были в приподнятом настроении, как и все александрийцы. Конечно, они удивились, когда большая часть обеда была возвращена нетронутой на кухню. Но никто им ничего не объяснил.

После казней Клеопатра почувствовала себя лучше и выглядела спокойной. Она рассказала историю Эфеса, Афин и Акция, не пытаясь извинять собственное безрассудство. Аполлодор, Ха-эм и Сосиген тоже слушали. Они были тронуты рассказом больше, чем Цезарион, чье лицо оставалось бесстрастным. «Он повзрослел лет на десять, слушая эти ужасные новости, — подумал Сосиген, — но он никого не винит».

— Римские друзья и легаты Антония не считались со мной, — сказала она, — и хотя они твердили о том, что я женщина, я думала, что их враждебность вызвана тем, что я иностранка. Но я ошиблась! Во всем виноват был мой пол. Они были против того, чтобы ими командовала женщина, какое бы высокое положение она ни занимала. Поэтому они все требовали от Антония, чтобы он отослал меня обратно в Египет, и не понимали, почему я отказывалась уезжать.

— Ну, это все в прошлом и теперь не имеет значения, — вздохнув, сказал Цезарион. — Что ты будешь делать дальше?

— А что я должна делать? — вдруг с любопытством спросила она.

— Пошли Сосигена послом к Октавиану и попытайся заключить мир. Предложи ему столько золота, сколько он хочет, чтобы он оставил нас в покое жить в нашем маленьком уголке Их моря. Дай ему заложников как гарантию и разреши римлянам регулярно посылать инспекторов, чтобы он был уверен, что мы тайно не вооружаемся.

— Октавиан не оставит нас в покое, поверь моему слову.

— А чего хочет Антоний?

— Перегруппироваться и продолжить.

— Мама, это бессмысленно! — воскликнул юноша. — Антоний уже не тот, и у меня нет отца, чтобы его заменить. Если то, что ты говоришь о себе как о женщине, правда, тогда те римские войска, что здесь, в Александрии, никогда не пойдут за тобой. Сосиген должен возглавить делегацию в Рим или где бы там ни был Октавиан, и попытаться договориться о мире. И чем скорее, тем лучше.

— Давай подождем, пока Антоний возвратится из Паретония, — попросила она, положив ладонь на руку Цезариона. — А потом решим.

Покачав головой, Цезарион встал.

— Это надо сделать сейчас, мама.

Она сказала «нет».

Отношение ее сына о многом ей сказало, открыло ей глаза на то, что она должна была видеть еще до отъезда в Эфес. Вся ее энергия и ум ушли на составление планов относительно его будущего, блестящего, триумфального, славного будущего как царя царей, правителя мира. Теперь она впервые поняла, что ему ничего этого не нужно. Это она, Клеопатра, страстно желала добыть ему яркое будущее, действуя от его имени и ошибочно полагая, что никто не может противиться соблазну, и меньше всего юноша божественного происхождения, с царской родословной и умом гения. Его военные упражнения доказали, что он не трус, значит, не страх за свою шкуру пугает его. У Цезариона совершенно отсутствуют амбиции. И при их отсутствии он никогда не будет фактическим царем царей, разве только номинальным. Он не завоеватель. Ему достаточно Египта и Александрии. Больше ему ничего не надо.

«О Цезарион, Цезарион! Как ты можешь так поступать со мной? Как ты можешь отвернуться от власти? Как смешение моей крови с кровью Цезаря могло привести к ошибке? Два самых амбициозных человека, когда-либо живших на земле, произвели на свет храброго, но мягкого, сильного, но не амбициозного ребенка. Все было напрасно, и я даже не могу утешиться мыслью, что можно заменить моего первенца Александром Гелиосом или Птолемеем Филадельфом. У них достаточно амбиций, но недостаточно интеллекта. Они посредственности. Это Цезарион — Гор и Осирис. И он отказывается от своего предназначения. Он, который никогда не был посредственным, жаждет посредственности. Какая ирония. Какая трагедия».

— Когда я прежде говорила, что он — ребенок, которого нельзя испортить, я не понимала, что это значит, — сказала она Ха-эму, после того как обед закончился и Аполлодор с Сосигеном ушли с побледневшими лицами.

— Но теперь ты понимаешь, — тихо сказал он.

— Да. Цезарион ни к чему не стремится, потому что он ничего не хочет. Если бы Амун-Ра дал ему тело египетского гибрида и заставил печь хлеб или подметать улицы, он принял бы свою судьбу с благодарностью и смирением, счастливый уже тем, что достаточно зарабатывает, чтобы есть и арендовать небольшой домик в Ракотисе, жениться и иметь детей. И если какой-нибудь наблюдательный пекарь или дворник заметит его хорошие качества и немного повысит его в должности, он будет рад не за себя, а за своих детей.

— Ты поняла истину.

— А ты, Ха-эм? Ты понял характер Цезариона и его сущность в тот день, когда лицо у тебя вдруг побелело и ты отказался сказать мне, что ты увидел?

— Вроде того, дочь Ра. Вроде того.

Антоний возвратился в Александрию месяц спустя, как раз после того, как александрийцы узнали о поражении при Акции. Никто не устраивал демонстраций на улицах, никто не организовал толпу, чтобы идти к Царскому кварталу. Они только плакали, хотя некоторые потеряли братьев, сыновей, племянников, плававших на египетских кораблях. Клеопатра издала указ, в котором объясняла, что погибли немногие. Если Октавиан захочет продать уцелевших в рабство, она выкупит их, а если Октавиан освободит их, она как можно скорее привезет их домой.