Книга Младший сын - Дмитрий Балашов

Весть о смерти князя едва не обогнала Федора по дороге в Москву.

Глава 122

Въезжая в Москву, Федор надеялся сразу попасть к Даниле, но у ворот Кремника его задержали. Стража скрестила копья, вышел боярин.

– Гонец от князя переяславского! – строго бросил Федор, уверенный, что его тотчас пропустят. Но боярин спесиво потребовал путевую грамоту. Ее у Федора не было. Пришлось долго ждать, препираясь со сторожей. Наконец вышел еще какой-то боярин, Федора пропустили в ворота, но не допустили до дворца, а отвели на посольский двор. Федор, мрачный, расседлал и покормил коня, пожевал сам дорожную краюху хлеба – накормить его почему-то не догадались. Он снова ждал, изнывая, беседовал со сторожей, пока не появился теперь уже третий боярин, которому Федор вновь повторил, что он послан от князя Ивана к Даниле Лексанычу.

– Кака грамота? Дай сюда! – потребовал боярин.

– Грамоту мой князь велел передать князю Даниле Лексанычу из рук в руки! – наливаясь гневом, ответил Федор. – Поди доложи! А гонца непутем держать – николи того не бывало!

Боярин смерил Федора взглядом, почесал в затылке, и проворчав что-то неразборчивое, ушел. Федор начал догадываться, да и по разговорам понял, что все эти строгости тут потому, что стерегут рязанского князя и боятся, чтобы его не похитили.

Наконец, уже ввечеру, он попал к Протасию. Московский тысяцкий припомнил лицо Федора и говорил с ним приветливее, но тоже как-то загадочно. Он велел гонцу обождать, сославшись, что князь нездоров. Велел накормить Федора, поставить коня в стойло и ждать его, Протасия, не уходя из терема. Наконец в темноте, когда уже Федор, проклиная москвичей, мыслил завалиться спать, его позвали и провели в княжой терем. Идучи вслед за двумя ратными, Федор поднялся на крыльцо, прошел крытыми переходами и оказался в думной палате князя. Хоть была и ночная пора, тут не спали. Десятка полтора бояр сидели по лавкам, а в глубине, в кресле, сам князь Данил. Его остановили у дверей. Федор отдал поклон и громко молвил:

– Здравствуй, князь! Послан есмь от князя переяславского Ивана Митрича к тебе с грамотою!

Крайний боярин протянул руку. Федор, уже достав свиток, покачал головой и отвел руку.

– Грамота тайная. Князь Иван Митрич велел передать тебе прямо из рук в руки!

В палате повисло молчание. Потом раздался общий вздох, и кто-то из бояр молвил:

– Князь Иван умер!

Федор, задохнувшись, обвел глазами озабоченно-хмурые лица бояр, сделал шаг вперед и сказал, срываясь, прозвеневшим голосом:

– Данил Лексаныч! Покойный князь Иван велел передать тебе это из рук в руки с глазу на глаз!

Данил смотрел на него насупясь, задрав бороду. Тут только Федор сообразил, что, кажется, не поименовал его князем. Шумно засопев, Данил молвил наконец:

– Подойди сюда!

Федор, печатая шаг, подошел к Даниле, на мгновение их взгляды встретились, и Данил, только что готовый выгнать гонца из палаты, вдруг махнул рукой, и бояре, переглядываясь, начали подниматься и гуськом покидать покой. Они остались одни. Федор опустился на одно колено, сказал глухо:

– Прости, Данил Лексаныч… – И, с неловким опозданием, прибавил: – Княже… – И заплакал. Он стоял на коленях и плакал, и Данил смотрел на него и весь как-то опускался, и поникал, и не прерывал Федора, пока тот, справившись сам, не вытер рукавом лицо, поднял глаза и протянул грамоту:

– Вот! – сказал он и повторил еще раз: – Вот… Князь Иван, покойный, грамотою сей… Дарит тебе Переяславль.

Он встал с колен и стоял, немо выпрямившись, пока Данил, меняясь в лице, читал и перечитывал завещание и, отрываясь от строк, удивленно, смятенно, радостно взглядывал на Федора.

– При… живом? – спросил он, запнувшись.

– Сам отправлял. Своими руками вручал. Противень в Горицком монастыре. Кабы не держали меня здесь твои бояра, из утра бы еще вручил… Не узнал меня, князь? – вдруг спросил он почти грубо. Данил всмотрелся, заслонив глаза от свечи, спросил, еще не веря:

– Федя? Федор! – повторил он радостно и смущенно прибавил: – Голова у меня стала не та, забываю, прости. Да и поседел ты… По голосу-то враз не признал! Дак сам, говоришь?

– Сам. Он давно думал, со мной баял о том еще до Рождества. Коли решишь – спеши, Данил Лексаныч, а то Андреевы воеводы уже, верно, у нас сидят!

– Ладно, Федор. Спасибо тебе. Поделом и опозорил меня перед воеводами. Своих забывать грех. На вот пока…

Он снял, потужившись, золотой перстень с изумрудом, протянул Федору:

– И еще… Это спрячь, спрячь! Остановишься на посольском дворе…

– Прости, князь! – возразил Федор. – Отпусти в город, на посад, брат у меня тута и сын тоже.

– Сын?

– Служит у воеводы твоего, у Протасия, в молодших.

– Что ж ты… Сколь летов-то молодцу?

– Шестнадцатый уже.

– Грамоте разумеет? – строго вопросил князь. Федор кивнул.

– Дак его и ко мне на двор взять мочно! – предложил Данила.

– А поглядишь, княже! – ответил Федор. – Не забудешь, дак…

– Ну, ну, не срами, не срами! – чуть сведя брови, перебил его Данил и хлопнул в ладоши. Вошел слуга.

– Зови бояр! – приказал князь. Гуськом начали входить давешние бояре, с любопытством взглядывая на гонца.

– А ты ступай! – оборотился Данил к Федору. – Тамо скажешь, где пристал, чтобы найтить мочно.

На дворе к Федору подошел посыльный и с поклоном передал ему кошель, в котором, когда Федор принял кошель в руки, звякнули тяжелые гривны-новгородки. Ему вывели коня, отворили ворота. Двое ратников, тоже верхами, проводили Федора на посад. В улицах уже были поставлены рогатки, и без провожатых Федору много пришлось бы объяснять, кто он и откуда.

С забившимся сердцем Федор отворил калитку Грикшиного дома. Хрипло залаял пес. Грикша вышел сам. Не удивился, завел коня, затворил ворота. Прошли в горницу. Брат, видно, читал. Одинокая свеча горела на столе, и лежала открытая книга.

– Погодь, не буди! – сказал Федор, опускаясь на лавку и глядя на разметавшегося во сне сына. Потом перевел взгляд на брата, что молча доставал кувшин с квасом и хлеб.

– Князь наш умер.

– Знаю! – не оборачиваясь, отмолвил Грикша.

– Я его живым… – У Федора пресекся голос, и он замолчал.

– Ты с чем прибыл-то? – спросил брат, беря нож и отрезая краюху. Федор помедлил, не зная, может ли уже говорить. А, к утру вся Москва узнает!

– Завещание князя Ивана привез.