Книга Николай и Александра - Роберт К. Масси

Когда поезд, в котором ехали государь и императрица, прибыл на станцию «Екатеринбург-I», сомнений в том, какие чувства испытывают его жители к царской чете, не оставалось. У вагонов собралась толпа, которая злобно кричала: «Покажите нам Романовых!» Чернь вела себя столь агрессивно, что, по соглашению с областным совдепом, решено было отвести состав обратно к станции «Екатеринбург-II». В офицерской шинели без погон государь вышел из вагона и отнес багаж в уже поданный автомобиль. Рядом с ним сели Александра Федоровна и Мария Николаевна. Следом за их автомашиной, без конвоя и охраны, двинулась еще одна. Боковыми улицами пленников доставили к Ипатьевскому дому. У дверей стоял Шая Исаевич Голощекин – член президиума Уральского совета и закадычный друг Свердлова. «Гражданин Романов, можете войти в дом», – произнес он с насмешкой.

«Как только государь, государыня и Мария Николаевна прибыли в дом, – вспоминает Чемодуров, – их подвергли грубому обыску. Один из производивших обыск выхватил ридикюль из рук государыни и вызвал замечание государя: «До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми». Как писал П. Быков, «Романову было заявлено, что он не в Царском Селе, а в Екатеринбурге, и что, если он будет вести себя вызывающе, его изолируют от семьи, а при повторении привлекут к принудительным работам. И Александра, и Николай почувствовали, что с ними шутить не станут, и подчинились требованиям коменданта дома». Поднявшись в предназначенную им комнату, императрица начертала на косяке свастику, как символ надежды, и указала дату прибытия семьи в Екатеринбург: «17/30 апреля 1918 г.».

Оставшиеся в Тобольске три великие княжны и наследник волновались в ожидании известий от родителей. 3 мая на имя Кобылинского пришла телеграмма, в которой сообщалось, что царская чета и их спутники «застряли в Екатеринбурге». Вскоре из Екатеринбурга на имя Теглевой пришло письмо от горничной Демидовой, писанное, несомненно, под диктовку государыни: «Уложи, пожалуйста, хорошенько аптеку с лекарствами, потому что у нас некоторые вещи пострадали». Государыня условно называла драгоценности «лекарствами». Все драгоценности, привезенные из Царского Села, остались в Тобольске, поскольку государь и императрица, уезжавшие в спешке, не успели спрятать их у себя. И теперь, подвергшись тщательному и грубому обыску, Александра Федоровна распорядилась, чтобы дочери приняли нужные меры. И великие княжны вместе с горничными, которым они доверяли, в течение нескольких дней зашивали драгоценности в одежду. Бриллианты маскировались под пуговицы, рубины прятались в корсеты. Работой руководила не Ольга, а Татьяна Николаевна, которую и узники, и охрана считали главой семьи, оставшейся в Тобольске.

У большевиков не было намерения разлучать семью. 11 мая был снят со своей должности полковник Кобылинский, командовавший охраной в течение трудных двенадцати месяцев, а 17 мая охрану, состоявшую из солдат Царскосельского гарнизона, заменили екатеринбургскими красногвардейцами. Во главе этого отряда, состоявшего почти сплошь из латышей, был некто Родионов. «Хам, грубый зверь, – вспоминал Кобылинский, – он пришел в дом и тотчас устроил перекличку». Ему велено было доставить в Екатеринбург остальных членов семьи, как только позволит здоровье цесаревича. Приехав в Тобольск, Родионов тотчас направился к Алексею Николаевичу. Посмотрев на него и увидев, что тот в постели, он ушел, но минуту спустя вернулся, решив, что после его ухода мальчик встанет. Он запретил великим княжнам запирать на ночь двери, заявив, что имеет право входить к ним во всякое время. Однажды утром, подойдя к окну, Анастасия Николаевна увидела на улице Глеба, сына лейб-медика Боткина, и помахала ему рукой. Родионов выскочил из дома и, размахивая руками, закричал: «Нельзя перед окнами останавливаться, нельзя, говорят вам, расстрелять велю». Анастасия Николаевна продолжала улыбаться. Глеб Боткин поклонился ей и ушел.

К 19 мая Алексей Николаевич почувствовал себя лучше, и на следующий день Нагорный отнес мальчика на пароход «Русь», на котором минувшим летом царская семья приехала в Тобольск. Во время плавания Родионов снова запретил великим княжнам запираться на ночь. «Комиссар Родионов запирает Алексея Николаевича с Нагорным в каюте, – пишет Жильяр. – Мы протестуем: ребенок болен, и доктор должен иметь возможность во всякое время входить к нему». После того как Родионов начал запирать наследника вместе с Нагорным, честный матрос возмутился: «Какое нахальство! Больной мальчик! Нельзя в уборную выйти!» Прищурив глаза, комиссар посмотрел на смельчака.

На вокзале в Тюмени швейцарца и его воспитанника разлучили. Цесаревича поместили в вагон 4-го класса, расположенный в конце состава. Путешествие продолжалось весь день, а в полночь поезд прибыл в Екатеринбург. На следующее утро Жильяр выглянул в окно и сквозь пелену дождя в последний раз увидел наследника и трех великих княжон.

«Подано было 5 извозчиков, – показывал следователю наставник. – К вагону, в котором находились дети, подошел с какими-то комиссарами Родионов. Через несколько минут мимо окна прошел матрос Нагорный с больным мальчиком на руках; следом шли великие княжны, неся в руках багаж и личные вещи. Я попытался выйти, чтобы помочь, но меня грубо втолкнул назад в вагон часовой. Я возвратился к окну. Татьяна Николаевна выступала последняя, неся свою маленькую собачку, и тащила с трудом тяжелый чемодан темного цвета. Шел дождь, и я видел, как на каждом шагу она попадала в грязь. Нагорный хотел пойти помочь, но был сильно отброшен назад одним из комиссаров… Спустя несколько минут экипажи удалились, увозя детей по направлению к городу… Разве мог я тогда предположить, что мне не суждено увидеть их вновь».

После того как дети и Нагорный уехали, охранники стали сортировать остальных пассажиров. Генерал-адъютанта Татищева, графиню Гендрикову и госпожу Шнейдер отправили в тюрьму, где уже находился, с момента прибытия в Екатеринбург вместе с царской четой князь Долгоруков. Повар Харитонов, лакей Трупп и 14-летний поваренок Леонид Седнев были отправлены в Ипатьевский дом к царской семье и лейб-медику Боткину.

Когда все перечисленные выше лица были увезены, в вагон вошел Родионов и объявил всем остальным – доктору Деревенко, баронессе Буксгевден, Сиднею Гиббсу и Пьеру Жильяру, – что они свободны. Десять дней все четверо жили в вагоне 4-го класса, пока Совдеп не приказал им уехать. Лишь доктор Деревенко остался в Екатеринбурге и жил в частном доме. Арестованные тюменскими властями 15 июня, Жильяр и его спутники 20 июля были освобождены частями белой армии.

Прибытие детей в Ипатьевский особняк вызвало бурю восторга. В первую ночь Мария спала на полу, уступив свою кровать брату. Двенадцать человек расположились на первом этаже. Государь, императрица и Алексей жили в одной комнате, великие княжны во второй, остальные комнаты были распределены между прочими узниками.

Государь и его семья чувствовали себя в Екатеринбурге поистине арестантами. Охрана их состояла из наружной и внутренней. С внешней части забора и вдоль улицы дежурили простые красноармейцы. Внутренняя охрана была сразу же специально подобрана. Ее составили работники местной фабрики братьев Злоказовых. С момента прибытия детей, как указывает Н. А. Соколов, наружная охрана была набрана из рабочих Сысертского завода, расположенного верстах в тридцати пяти от Екатеринбурга. Потом она была пополнена рабочими Злоказовской фабрики. Это были суровые революционеры, закаленные годами тюрем и лишений[124]. Трое охранников, вооруженных револьверами, днем и ночью дежурили на втором этаже, занятом царской семьей и ее приближенными.