Книга Ахульго - Шапи Казиев

Ночью за Шульцем отправился Милютин с несколькими охотниками, бывшими в прежнем деле. Им удалось отыскать едва живого штабс-капитана. Его и несколько убитых они сумели привязать к носилкам и веревками поднять на гору под выстрелами с обоих Ахульго.

То, что он чувствовал на грани жизни и смерти, Шульц рассказал потом Лермонтову. И поэт написал «Сон»:

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,

По капле кровь точилася моя…

Но тогда, под Ахульго, едва живого Шульца принесли в лазарет, и отрядные эскулапы не ручались, что смогут его спасти. Однако штабс-капитан выжил, и его с первой же оказией отправили в Шуру. В наградном ходатайстве Граббе особо отметил Шульца как офицера, принесшего большую пользу и вполне оправдавшего свое назначение достойным подражания мужеством.

Облегчение, испытанное Граббе после спасения представителя штаба Кавказской армии, оказалось недолгим. Вдруг выяснилось, что горцы во главе с Галбац-Дибиром взяли Чиркату. Остатки рот, занимавших аул, отступили на правый берег Койсу, а сам мост горцы разрушили. Не говоря уже о том, что оставшееся у перевала укрепление Удачное было теперь отрезано от главных сил и его ожидала печальная участь.

Это серьезно нарушило планы Граббе, готовившегося штурмовать Ахульго. Шамиль был почти у него в руках, а помощники имама настойчиво обкладывали самого Граббе. Но генерал старался не терять самообладания. В Шуру было послано экстренное приказание выслать к перевалу отряд, чтобы выручить окруженный гарнизон Удачного. Но это была еще только половина дела. Штурмовать Ахульго, имея в близком тылу деятельных наибов Шамиля с их отчаянными мюридами, было невозможно. И Граббе решил, что сначала следует избавиться от этой угрозы.

Глава 91

Ахбердилав укрепился на правом берегу Койсу, чтобы собраться с силами. Пленных отправили вверх по течению реки, в аул Игали, где стояли конные резервы мюридов.

Пленных было немного. Им связали руки, и они тянулись цепочкой, один за другим, между конными горцами. Аванеса с Лизой конвоировали отдельно, считая их мужем и женой. Лиза, успевшая привыкнуть к горам, но еще не привыкшая к горным дорогам, смертельно устала. Тем не менее она крепко прижимала к себе небольшой саквояж. Лиза опиралась на руку Аванеса, но ноги ее уже не слушались. Увидев, что она не может идти, ее посадили на осла. Этих неприхотливых животных пригнали игалинские мальчишки, прослышав, что горцы везут большую добычу. Большей частью это было трофейное оружие и то, что нашли в фургоне Аванеса. Один из мальчишек, с трудом сдерживая слезы, вел под уздцы коня, на котором его отец ушел на войну, а теперь на нем возвращалось его тело.

Аул Игали был укрыт в красивом ущелье, открывавшемся к Андийскому Койсу, которое звали тут Игалинской рекой. На ее притоке и располагался аул. Здесь стояли добротные дома, и было видно, что игалинцы живут не бедно. Вокруг наливались сады с множеством разных фруктов, а на полях поспевала кукуруза. Игали славился своими храбрецами и учеными. Здесь получал знания и Шамиль, когда был муталимом. Из Игали был и знаменитый ученый Саид, один из столпов Имамата. Это его Шамиль просил принять звание имама после гибели Гамзатбека, но Саид отказался, заявив, что имамом должен стать Шамиль, ибо нет другого человека, способного быть имамом восставших горцев.

Аул встретил прибывших скорбным молчанием мужчин и стенаниями женщин, лишившихся своих близких. Мюриды с трудом сдерживали несчастных, которые готовы были разорвать пленных. Солдат пришлось отправить на ближайший хутор.

Аванеса, несмотря на его сопротивление и угрозы пожаловаться самому Шамилю, посадили в яму и накрыли сверху деревянной решеткой. Яма оказалась глубокой, и из нее, как из колодца, даже днем были видны звезды.

Лизу отвели в дом на окраине аула, где теперь жила семья беженцев из Чиркаты. За всю дорогу Лиза не проронила ни слова. Она будто ослепла от горя, а воображение рисовало ей страшные картины плена, варварского насилия и обращения в наложницу какого-нибудь разбойника. Только оказавшись в доме, где женщины предложили ей воду, чтобы умыться, а затем угостили кислым молоком и кукурузными лепешками, Лиза немного успокоилась.

Горянки поначалу с опаской поглядывали на русскую гостью, а затем принялись с любопытством разглядывать ее наряд. В свою очередь, Лиза рассматривала горянок, их необычную одежду, украшения, яркие живые глаза и весьма красивые лица, которые могли бы украсить и петербургские салоны. Очень скоро они уже понимали друг друга, хотя говорили на разных языках. Горянки знали только «матушка» и «хорошо», которым выучились у беглых солдат, а Лиза невпопад говорила аваркам кумыкские «яхши» и «ёк», но и этого пока оказалось достаточно.

Почти подружившись с пленницей, горянки заглянули и в ее саквояж, который мужчины не тронули из деликатности. Женщины посмеивались, узнавая применение незнакомых вещиц, удивлялись золоченому зеркальцу, примеряли к своим длинным косам гребешок из слоновой кости. Но содержимое футляра, обнаруженного на самом дне саквояжа, повергло их в ужас. Они схватили дуэльные пистолеты и начали что-то сердито говорить, тыча ими в лицо Лизе. Затем забрали футляр, заперли Лизу на замок и побежали рассказывать мужьям, что у русского падишаха скоро кончатся солдаты и он теперь посылает воевать женщин вот с такими пистолетами.

Аванес томился в яме, но не отчаивался. Он знал, что если сразу не убили, значит оставалась надежда на спасение. Обмен или выкуп. На первое он не рассчитывал, помня, сколько людей должны были ему деньги и не торопились отдавать. Второе представлялось ему более возможным, верная Каринэ ничего не пожалеет, чтобы спасти драгоценного супруга. Но до разорительного выкупа следовало испробовать и другие способы, учитывая, что Аванеса и так лишили имущества, которое он вез и копил с риском для жизни, под пулями и ядрами.

Вечером Аванесу спустили несколько хинкалов и кувшин воды. Аванес подкрепился и, собравшись с духом, заорал:

– Будь я проклят, что помогал мюридам! Вот она, их благодарность!

Это не произвело никакого действия. Но Аванес решил не сдаваться.

– Да покарает меня ваш Аллах за то, что укрывал ваших лазутчиков!

В ответ он услышал только призыв муэдзина на вечернюю молитву. Аванес понял, что теперь кричать бессмысленно и даже опасно. Ожидая, пока молитва закончится, он перебирал в памяти все свои операции с горцами, запрещенные царским начальством.

– Зачем мне не отрубили голову, когда я продавал офицерам андийские бурки? – взывал Аванес.

– Почему у меня не отсохли руки, когда я доставал мюридам железо для оружия и свинец для пуль? Русские сажают в яму за долги, а меня посадили за то, что вы все мне обязаны!

Но про Аванеса будто забыли. Никто не заглядывал в его яму, кроме луны.