Книга Карфаген смеется - Майкл Муркок

Короткие юбки, вино, некоторые наркотики и многие другие вещи, вызывавшие отвращение у большинства моих слушателей, мне не казались явными признаками вырождения или неизбежного бунта. Люди, которые положили жизни на преследование проституток, бутлегеров и игроков, могли бы лучше послужить стране, если бы обрушились на воротил, эксплуатировавших граждан и управлявших обычными повседневными потребностями, занимались едой, одеждой, жильем и транспортом. Превращая удовольствия в преступления, пуритане передавали власть прямо в руки преступников. Пуританин кричит: «Это не должно существовать, поэтому оно не существует!» А богачам позволительно утверждать: «Это существует, потому что кто-то может получить от этого прибыль». Умеренность достигается не законом, а примером. Если поставки становятся редкими и ненадежными, товар приобретает более высокую стоимость на рынке. Это когда-то относилось к путешествиям, поездам, кораблям, самолетам, даже автомобилям. В Детройте, на вечеринке, устроенной майором Синклером для людей, занятых в авиабизнесе, я повстречал молодого Линдберга и подбросил ему идею беспосадочного перелета через Атлантику. Практически весь самолет нужно превратить в топливный бак, сказал я, нужно использовать все возможное пространство, даже крылья. Но он был одержим южноамериканскими маршрутами. Он так и не присоединился к клану, хотя позднее взял на себя мои обязанности и использовал свою репутацию для поддержки борьбы с чужаками. Многие инженеры, ученые, солдаты и летчики разделяли мои взгляды. Мы можем преодолеть социальные трудности, если обозначим их с предельной ясностью, недоступной философам и художникам. Только так мы в состоянии решить проблемы. Управление Америкой нужно было поручить Генри Форду и полковнику Линдбергу. И в результате сегодня мы увидели бы совсем другую страну.

На протяжении того года власть клана возрастала. Мои туры становились все более и более продуманными и масштабными. Когда я въезжал в город в открытом автомобиле, меня обычно сопровождали группы пеших поклонников, которые забрасывали мою голову и плечи лентами и конфетти. Перед началом речей выступали проповедники и пели хоры. Со мной фотографировались местные политики. Мое имя использовали в рекламных объявлениях и газетных заголовках. В то же время я никогда не позволял ни слушателям, ни самому себе забывать, что я прежде всего ученый, – не было ничего дурного в том, чтобы решать мои подлинные задачи именно таким образом. Я оценил американское искусство рекламной шумихи. Таким образом, по иронии судьбы я восторжествовал именно тогда, когда мои технические проекты временно потерпели неудачу. Трудно сказать, как я повлиял на социальные и научные представления будущих поколений. Идеями, которые я небрежно отбрасывал – атомные электростанции, телевидение и ракеты, – позже воспользовались другие. Известные журналы, такие как «Популярная механика», «Мир радио» и «Воздушные асы», хватались за мои пророчества, в то время как подражатели Верна и Уэллса переводили их на язык беллетристики. Между 1925‑м и 1940 годами порой издавались целые книги технических предсказаний, полностью заимствованных у меня! Тогда я не задумывался, как широко распространятся мои пророчества. Мне являлись поразительные видения, и я с готовностью делился ими со всем родом человеческим. Даже сегодня я не жалею о своем великодушии, но чувствую себя немного уязвленным, не получая заслуженного признания. Я был бы рад занять даже ничтожное место в истории. Возможно, приезд в Англию был ошибкой. Здесь всегда относились с подозрением к новому и странному. В последнее время, лежа в полуразрушенной гробнице, как всегда преисполненная самодовольства и самолюбования, Англия ведет себя так, будто ей есть чем гордиться, хотя Юнион Джек давно стал символом нарушенных обещаний и преданных идеалов. С мая по сентябрь приезжают туристы, они разглядывают гвардейцев, древние камни, королевские экипажи. Их обманывает британская иллюзия. Но в Ноттинг-Хилле и Брикстоне, в Миллуолле и Тоттенхэме рушатся здания, наклоняются и дрожат от самого легкого ветра непрочные башни, трескаются тротуары, переулки заполняют зловещие тени: вот на чем держится фасад империи. Мы – жертвы подлого обмана.

Англичане утратили гордость, позабыли о чести, отказались от самопознания. В богатой стране все это не обязательно показалось бы недостатком, в бедной – стало кошмарным бедствием.

Миссис Корнелиус, похоже, думала, что всегда повторяется одно и то же. Я говорил ей: это только кажется. Англия – раскрашенный труп; плоть гниет под коркой заблуждений. «Живи и дай жить другим, Иван», – говорила она. Но то, что некогда было благородной терпимостью, теперь стало просто низостью. Я мог бы их спасти. Когда мои летающие города украли, спасительная нить была перерезана. Способен ли я теперь не ненавидеть их? Jene Leute sind verarmt[251].

Наконец я посетил Лос-Анджелес. Друзья миссис Моган устроили для нас экскурсию по киностудиям. Я пожал руку Дугласу Фэрбенксу! Клара Боу поцеловала меня в щеку! Фэрбенкс воплощал все американские добродетели, хотя его настоящая фамилия была Ульман. У меня сохранилась фотография с автографом – он в костюме Робин Гуда. Я провел в Голливуде только одну ночь, потому что выступал с лекциями в Анахайме, но увиденное произвело впечатление. Все было изящным и культурным: идеальное сочетание богатства, вкуса, безопасности и приятной атмосферы. Я побеседовал с несколькими людьми и предложил новые техники киносъемки. Они сказали, что я опередил свое время. (После приезда в Англию я рассказывал о том, что помог становлению звукового кино. Я предложил свои услуги Корде, но, как обычно, натолкнулся на давно знакомую стену.) Я хотел вернуться в Лос-Анджелес и попросил, чтобы миссис Моган как можно скорее организовала там лекцию. Она сказала, что сделает все возможное, но в сфере развлечений у них серьезных интересов нет.

Мы решили не приезжать в Кланкрест на Рождество, так как миссис Моган больше не хотела встречаться с мистером Кларком. Он был одержим борьбой с так называемой «бандой Эванса». Эта группировка требовала, чтобы полковник Симмонс освободил Кларка от исполнения обязанностей и назначил на его место дантиста из Техаса. Я бы с удовольствием поддержал своего друга, если бы мог. Но миссис Моган сказала, что мое присутствие только усложнит и без того трудную ситуацию. Лучшее, что мы могли сделать, – держаться в стороне от внутренней политики и продолжать свою миссию во всем мире. Это показалось мне вполне разумным; в итоге мы прервали тур в Мичигане, остановившись в замечательном загородном отеле, который конфиденциально арендовал на праздники сенатор, друг миссис Моган. Он называл себя дядя Роско. Я так никогда и не узнал его настоящее имя, хотя полагаю, он был из Иллинойса.

Отель напоминал фантастическую Швейцарию, его окружали засыпанные снегом сосны и со всех сторон укрывали холмы. Мы провели истинное американское Рождество – именно таким оно и должно быть. Посреди танцевального зала стояло огромное дерево, увешанное мишурой и цветными блестками, яркими подарками и стеклянными безделушками. Наш сенатор, переодетый Санта-Клаусом, лично раздавал подарки своим гостям. Я объелся индейкой, мясным пирогом и другими прекрасными традиционными блюдами. Местные детишки в ангельских одеяниях пели гимны «О город Вифлеем» и «Тихая ночь». Мне не хватало лишь моей Эсме. Миссис Моган спела «Белые листья зимы покрывают землю», а я исполнил для гостей «Это старое железо». Молодые распутницы, нанятые сенатором, чтобы немного развлечь преимущественно мужскую аудиторию, тоже продемонстрировали во время праздника особые таланты. Мы с миссис Моган удалились в комнату с девочкой по имени Дженни. Но, конечно, сексуальное удовольствие и чувства – разные вещи.