Книга Горькие плоды смерти - Элизабет Джордж

– Батарейки в этой штуковине сели, и она не включалась, – стала рассказывать девушка. – Поначалу я по глупости решила, что диктофон сломан. Но когда вставила новые и послушала… Думаю, остальное можно не объяснять. Поймете сами.

С этими словами она включила диктофон, и в комнате тотчас же раздался голос Клэр Эббот. Сомнений в этом не было, потому что он был похож скорее на мужской, чем на женский. Алистер заметил, как его супруга поежилась. Похоже, не укрылось это и от детективов.

На записи Клэр обращалась к Каролине. Судя по всему, она диктовала какое-то письмо. Правда, Маккеррон не понял, почему это было так важно. Речь шла об ответе на какое-то приглашение где-то выступить.

– И что это, по-вашему, доказывает? – спросила Каролина и со злостью указала на диктофон. – Ей было лень писать свои письма, и я писала их за нее. Что из этого?

– Вот и я тоже поначалу так решила, – ответила Хейверс. – А потом увидела, что если нажать другую кнопку, то включается еще одна запись. Я переключилась на нее – что мы сейчас и сделаем – и услышала вот это.

С этими словами она взяла в руки диктофон, нажала на нем какие-то кнопки, и голос Клэр Эббот заговорил снова:

– Я только что вернулась от Сумали Голдейкер и хочу записать все на диктофон, прежде чем подробности вылетят у меня из головы.

Услышав это, Каролина шагнула к кофейному столику. Чернокожий мгновенно встал с дивана и загородил собою диктофон. Клэр продолжала говорить, и хозяйка дома была вынуждена сесть. Подобраться к диктофону она не могла.

– …вошла в комнату и застала его мастурбирующим на порнографические картинки. По ее словам, она тотчас же выскочила вон, однако он ее заметил, что произошло одновременно с моментом эякуляции. Итак, первый вопрос. Говорит ли она правду, а если нет, то что вынуждает ее лгать?

– Что это? – спросила Каролина, уже без былого апломба.

– Думаю, вы сами знаете, – ответила сержант Хейверс. Запись между тем звучала дальше.

– Понятия не имею, – пожала плечами Голдейкер. – О ком она рассказывает?

– Разве не понятно? – удивился чернокожий.

– …самыми разными способами, но этот самый вопиющий, – вещал диктофон голосом Клэр Эббот. – Но как это назвать? Что это? Насилие или же прискорбное отсутствие всяких рамок, беспардонное вторжение в чью-то частную жизнь? Лично мне это кажется насилием. Хотя, быть может, во мне говорит естественное отвращение к тому, что происходило, причем очень долго. Но если это длилось долго и если Уилл ей не солгал, получается, что…

– Уилл?! – воскликнула Каролина.

Алистер посмотрел на нее. В горле у него пересохло, и он с трудом сглотнул застрявший там комок. Он едва ли не кожей чувствовал, как над их головами нависло нечто огромное и уродливое. И это нечто готово было в любой момент обрушиться на них и похоронить их под своей тяжестью.

– …говорит правду, то как к этому отнестись? – продолжал голос Клэр. – Похоже, что Уилл, рассказывая ей об этом, не испытывал никакого смущения. Он откровенно заявил, что мать помогала ему и что ей нравилось наблюдать за тем, как он это делает. Впрочем, одно уточнение. Он употребил настоящее время. Ей нравится, сказал он.

– Что это за белиберда?! – не выдержал Маккеррон. Он наконец проглотил проклятый комок и вновь обрел голос.

– Это про словоизвержение, – пояснила Каролина. В ее голосе слышалось беспокойство. Однако в следующую секунду ее как будто прорвало. – Так он научился его контролировать. Останавливал, потому что иначе его было не остановить. У него начинался приступ… припадок, и если он… если он делал это с собой, это помогало ему переключиться. Об этом он и рассказал.

– Откуда ты это знаешь? – спросил ее Алистер. – Он говорит, что ты наблюдала… Да что там! Помогала! Помогала ему?! Черт подери, Каро, он говорит, что тебе нравилось…

– Он лгал. Что еще ему оставалось? – парировала его супруга. – Я застукала его в самый что ни на есть интимный момент, и… С какой стати мне за ним наблюдать? Я ничего подобного не делала. И никогда бы не стала этого делать. Он говорит, что…

– …сказала, что в его голосе слышался вызов, как будто он влепил ей пощечину, чтобы проверить, как она на нее отреагирует.

Все снова повернулась к кофейному столику. Сержант Хейверс увеличила громкость. Голос Клэр звучал так, как если бы она находилась среди них, хотя начиная с этого момента Алистер выхватывал лишь отдельные слова и фразы. Кровь оглушительно громко, словно барабанная дробь, стучала в его голове и ушах.

– …лучше не упоминать этого снова… четырнадцать или пятнадцать на тот момент… настоящее время, она была в этом совершенно уверена… Все это ее безутешное горе, которому не видно конца… всякий раз при упоминании его имени… Еще разок проверить у Фергюсона.

И, наконец, подобно иерихонской трубе:

– Узелок на память, чтобы не забыть. Надо будет поговорить об этом с Чарли. Братья были дружны. Вполне вероятно, если мать шарила в его брюках, Уилл мог ему что-то рассказать. Если же Чарли…

Каролина вскочила с места, но чернокожий полицейский опередил ее и схватил за руку.

– Выключите немедленно! – крикнула женщина во весь голос.

Сержант Хейверс выполнила ее просьбу.

– Миссис Голдейкер, мы называем это мотивом, – объявила она. – Лично я сомневаюсь, что вы хотели бы, чтобы Чарли услышал этот рассказ. Верно? Мама, которая следит за тем, чтобы младший брат сделал все, как полагается. Мама, которая помогает младшему брату, когда ему… сколько? Лет десять? Кстати, а чем он занимается? И что делала она? Опробовала новые методы, когда у сына случались проблемы с речью? Просила приспустить брюки? Нет, не поверю. Он не мог совладать со словами, поэтому вряд ли слышал, что она ему говорила. Поэтому брюки на нем приспускала она сама, собственными руками. Затем брала его руку в свою и… Или же делала это своей рукой. Или даже не рукой, а чем-то более эффективным, что наглядно продемонстрировало бы ему, что при умелой стимуляции…

– Прекрати! – взвизгнула хозяйка дома. – Ты, грязная тварь! Ты…

Однако сержант Хейверс вновь нажала кнопку «Воспроизведение».

– Если Каролина убедила себя, – продолжал голос Клэр, – что сексуальное удовлетворение способно облегчить проблему Уилла и он перестанет изрыгать поток непристойностей, что ставило в неловкое положение и его самого, и того, кто находился рядом, когда это случалось, то отсюда следует, что порнографические картинки – это тоже ее идея. Я это к тому, что если словесное недержание сына становилось все более грязным и непристойным – а так оно, по-видимому, и было, – то зачем было ему подсовывать нечто такое, что лишь усугубляло эту грязь? И не достиг ли он той точки, когда картинок оказалось мало, подобно тому, как наркоману требуется все более сильная доза? Очевидно, это означает, что если во время приступа у него возникала словесная фиксация на чем-то конкретном, скажем, на феллацио или куннилингусе…