Книга Ассасины - Томас Гиффорд

Однако считаю, вы заслуживаете объяснений. Почему я сказал заслуживаете? Вы, Бенджамин, заслужили право знать правду потому, что погибла ваша сестра. Вы, Элизабет, заслуживаете ее, потому что сами едва не стали жертвой. Вы оба заслужили правду благодаря решительности, которую проявили. Глупой, впрочем, решительности, на грани безумия, и все ради того, чтобы выяснить правду о событиях, похороненных под пылью времен. Честно говоря, я не предполагал, что в данных обстоятельствах можно проделать столь блестящую детективную работу. Но вы проявили упорство. — Он немного печально покачал головой, толстый нос смешно нависал над подбородком. — И тем самым затруднили мне задачу по отгадыванию головоломок, усложнили еще одну задачу — положить конец убийствам и тем самым, говоря словами верного моего Санданато, «спасти Церковь».

Он выдержал паузу, словно искал ответа, могущего удовлетворить всех нас, затем сдался. Глубоко вздохнул и уселся за стол.

— Да, — глухо произнес он, — я был Саймоном Виргинием. Я был тем человеком, которого Папа Пий послал в Париж в помощь Торричелли, чтобы организовать там группу партизан, борцов, защищающих интересы Церкви. Надо было завоевать доверие и поддержку со стороны нацистов с тем, чтобы Церковь могла получить свою долю награбленных сокровищ. Непростая, прямо скажем, задача, особенно если учесть, что такие люди, как Геринг и Геббельс, хотели прибрать к рукам все. И еще, должен признать, неугодная Богу задача. Но вы должны понять, что приказ исходил от самого Папы Пия, что придавало ему особую значимость, и миссия моя держалась в строжайшей тайне. Он сам сказал мне это... сказал, что доверяет мне работу, имеющую решающее значение для выживания Церкви. Вы даже не представляете всей значимости Папы тогда, особенно в глазах простого священнослужителя... И так получилось, что он выбрал именно меня, счел, что я достоин выполнить столь важный его приказ. Как же больно теперь говорить об этом! Но я по натуре своей был прагматиком и еще изучал историю. История, доложу я вам, не слишком приглядное место. История, если хотите выжить, это место обитания прагматика. Дом мирской Церкви. Я был еще и сторонником светской школы. Какой тогда из меня священник, скажете вы. Что ж, может, вы и правы. А может, нет. Но я был самым подходящим человеком для этой работы. И был готов делать что угодно, лишь бы это пошло на благо Церкви.

Он откашлялся.

— Простите, если что выпускаю. Просто пытаюсь сказать самое главное... Да, это я убил отца Лебека на кладбище. Почти не помню его лица, давно это было. К тому же он оказался настоящей свиньей. И шла война. Убить его... это было все равно, что казнить предателя, человека, выдавшего нас нацистам. — Он резко поднял голову, глаза из-под тяжелых складчатых, как у крокодила, век смотрели испытующе. — Ждете раскаяния? Боюсь, напрасно, не дождетесь... Как вы уже, наверное, выяснили из различных источников, меня в роли Саймона никак не устраивало сотрудничество с нацистами, в какой бы то ни было форме... Я просто делал свою работу, но вскоре начал активно работать с движением Сопротивления. А отношения с нацистами поддерживал лишь для отвода глаз, чтобы усыпить их бдительность, чтобы не лезли грязными своими сапогами в дела Церкви. Я стал настоящей головной болью для бедняги Торричелли. Он страстно хотел одного — выжить и пренебрегал реальностью. Все, что я делал и говорил, его просто пугало. Он попал между молотом и наковальней. Заигрывал с нацистами, угождал Церкви, вел дела с разными американскими мошенниками, которые, точно мухи на мед, слетались тогда в Париж.

Он снова взглянул на часы, выложил на стол руки. Пальцы распухшие, как у ревматика.

— Да, планировалось покушение на одну шишку, очень важного человека. Он должен был прибыть в Париж поездом. Отец Лебек знал о том, участвовал в составлении плана, но не одобрял его цель. Впрочем, решение принимал не он. И тогда он нас предал, и многие из наших людей были убиты в горах. Уверен, именно Лебек донес фашистам. Ну и я его казнил. Своим способом. — Словно для пущей убедительности он хрустнул костяшками пальцев. — И да, действительно, Пий прислал человека из Рима расследовать это дело, собирать против меня улики, как против человека, убившего священника и составившего план нападения на поезд... Выполнить задание Пия ему так и не удалось. Присланный из Ватикана человек знал, что последнее обвинение против меня просто беспочвенно. Но Пий был настроен против меня. Нацисты уже жаловались ему на мое нежелание выполнять их просьбы. И да, человека, присланного Пием из Рима, знали в определенных кругах под именем «Коллекционер». Он собирал информацию, улики, свидетельства, бог его знает, что он еще там коллекционировал. И приходилось ему трудно, поскольку я распустил команду ассасинов, к тому же в живых нас осталось всего несколько человек, и никто не знал, где они. Никто, кроме меня и самих этих людей, а я был единственным, кто знал их всех, за исключением одного человека по кличке Архигерцог. И да, действительно, существовал документ времен Борджиа, реестр имен тех людей, которые отдали все, рисковали всем ради Церкви. Список людей, которые убивали по папским приказам, во благо и во имя Церкви. Я отправил этот документ в Ирландию с двумя надежными людьми — братом Лео и лучшим своим человеком, самым надежным и преданным... Августом Хорстманом.

— Итак, они отправились в Ирландию, и больше я о них не слышал. В Париже у меня и без того хватало проблем — с Коллекционером. Он все ближе подбирался ко мне. Я чувствовал это, от страха просто волосы вставали дыбом. Поскольку я знал: он методично выстраивает против меня дело, которое могло бы удовлетворить Папу Пия. А тот, в свою очередь, мог наказать меня... причем самым страшным образом. И вот в отчаянии я обратился к вашему отцу, Бенджамин, старому и доброму своему товарищу по оружию, одному из агентов УСС, которые в те дни шастали по всей Европе, точно призраки, передавали информацию союзникам любым доступным им способом. И вот Хью Дрискил употребил все свое влияние и умение, чтобы вывезти меня из Парижа. А разъяренному Коллекционеру лишь осталось кусать локти. Хью привез меня к себе в Принстон и вместе со своим другом, великим Дрю Саммерхейсом, начал переговоры с Пием об условиях моего возвращения в Рим.

Он закурил одну из своих черных сигарет с золотым ободком, устало оглядел всех нас из-под тяжелых полуопущенных век. Он устроил настоящее представление.

— Теперь о рукописи. О том, чем я занимался все то время, когда вы с малюткой Вэл звали меня выйти поиграть в мячик или поработать в саду с вашей мамой. Зачем я писал все это? Одних переговоров между Пием и Хью с Саммерхейсом было недостаточно, поскольку Папа имел весьма веские личные причины ненавидеть и бояться меня. И потому мне нужна была дополнительная страховка, чтобы остаться в Церкви, и главное — в живых. И вот я сам выписал себе такой страховой полис. И оставил его сельскому священнику на хранение. Сделал также и копию, показать Пию и предупредить, что, если со мной что случится, весь мир узнает об ассасинах, о его сотрудничестве с нацистами и участии в дележе награбленных произведений искусства. Да, в рукописи мне пришлось использовать вымышленные имена, я опасался, что священник из Нью-Пруденса может прочесть мои записи и будет тогда слишком много знать, а с вымышленными именами сама история словно и недействительна. Хотя я описал все достаточно подробно, представил все доказательства, и детали ее мог проверить любой сведущий человек.