Книга Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Разбуженные им стражники отправились сражаться с исчадием ада. Они вооружились факелами и мечами. Но собака, яростно рыча, заползла под гроб и никак не желала оттуда вылезать. Вся ее морда покраснела от крови.

— Надо дождаться рассвета, — наконец решил священник. — В церкви есть большое восточное окно. Свет спугнет его. И если это призрак…

— Да откуда вообще взялся этот бродяга? У нас тут нет собак! — заявил один из смотрителей аббатских владений. — И никогда еще за всю историю Сайона…

— Она явилась сюда из-за короля, — осмелев, предположил один из его помощников, — и из-за казненной королевы. Помните, как она рыдала и горевала?

— Нет, исполнилось библейское пророчество, то, где говорится о кончине царя Ахава. Один монах предрекал, что нашего короля ждет такая же судьба. Он проповедовал перед ним, когда тот пожелал жениться на порочной Болейн. В Библии сказано: «…и скажи ему: „так говорит Господь: ты убил, и еще вступаешь в наследство?“ и скажи ему: „так говорит Господь: на том месте, где псы лизали кровь Навуфея, псы будут лизать и твою кровь“… Но сражение в тот день усилилось, и царь стоял на колеснице против Сириян, и вечером умер, и кровь из раны лилась в колесницу… И обмыли колесницу на пруде Самарийском, и псы лизали кровь его…»[58]

Протестанты обычно знали Библию наизусть и самодовольно цитировали ее.

— Но здесь томилась королева Екатерина Говард, — логично заметил один парень, — может, именно она наслала на него проклятие.

А ведь в точку попал, умник. В самую точку. Выходит, зло и ненависть более живучи, чем наши бренные тела… в отличие от любви и преданности. «Любовь сильнее смерти…» Увы, сильнее смерти ненависть.

— Надо дождаться рассвета.

* * *

В ярком утреннем свете в церковь пришли мастера, чтобы укрепить расшатавшийся гроб. Собака по-прежнему торчала под колесницей. Встревоженные паяльщики и плотники с трудом выгнали зверя, причем им удалось заставить пса покинуть логово только после того, как они пригрозили ему раскаленной кочергой. Выскочив оттуда, собака, казалось, растворилась в воздухе. Никто не видел, как она выбежала в дверь.

Заглянув под колесницу, мастера обнаружили, что доски днища и стоявшего на нем гроба разошлись. Сквозь щели медленно сочилась и капала на пол густая и отвратительная по виду и запаху жидкость. Но по мнению мастеров, это была вовсе не кровь, а трупная жидкость, смешанная с бальзамами. Толчки и тряска по неровной дороге ослабили крепления, из-за чего и произошел тот ужасный эпизод. Рабочие быстро все починили, и потом, уже при ярком дневном освещении, траурная колесница повезла гроб к месту последнего упокоения.

В десять утра похоронная процессия тронулась в путь, оставив позади Сайонскую церковь, служителям которой предстояло еще отмывать испачканные плиты.

Толпы скорбящих заметно увеличились, их плотные ряды тянулись по обочинам дороги, когда мы приблизились к Виндзору. Но я не мог забыть отвратительный привкус сайонского происшествия, порожденного злорадством Екатерины и вечными отголосками наших прошлых деяний. Ничто не проходит бесследно, прошлое не отмоешь дочиста, как плиты церковного пола. Только добро исчезает, рассеивается, подобно тому как выдыхается аромат высушенных прошлогодних роз. А зло сгущается и порождает зло.

* * *

Погребальная церемония в Виндзоре была длинной, но традиционной и незатейливой. Она почти в точности повторила церемонию в честь Чарлза Брэндона, произошедшую полтора года тому назад. Епископ Гардинер, главный католик из прелатов Генриха, отслужил погребальную мессу. Никто не читал элегий. Все близкие друзья короля были мертвы, за исключением меня, но мне никто не предоставил слова. Чином не вышел.

Гроб сняли с колесницы и поставили рядом с зияющей ямой, куда его и опустили с помощью во#рота и восьми атлетического вида лейб-гвардейцев. Спуск занял много времени, казалось, прошла целая вечность до той минуты, когда из темной бездны раздался глухой удар и солдаты вытащили веревки.

Гардинер начал проводить богослужение. Вокруг стояли главные чины из окружения короля: лорд-гофмейстер, лорд-казначей, лорд — распорядитель патентного ведомства, начальник караула и четыре придворных церемониймейстера, все они держали в руках жезлы власти. Епископ читал проповедь, основанную на молитве: «Блаженны мертвые, кто умирают с Господом».

Величественную погребальную статую короля украсили с особой тщательностью и изваяли так натурально, что со стороны могло почудиться, будто своей траурной колесницей торжествующе правит живой король. И вот лишенную покровов статую сняли с катафалка и установили в разверстой могиле.

— Pulvis pulveri, cinis cineri, — произнес Гардинер.

Пепел к пеплу, прах к праху.

Потом выступили вперед ближайшие слуги Генриха, один за другим они ломали свои жезлы и бросали их в зияющую дыру. Обломки достигали дна почти мгновенно; пропасть между живыми и мертвыми пока не успела вырасти. Казалось, с усмешкой взирал на все происходящее турнирный шлем Брэндона, коим Генрих увенчал памятный столп.

— De profundis[59], — пропел Гардинер. — Из глубин я воззвал к Тебе, Господи…

Почтенные прислужники вынесли пропитанные маслом доски и уложили их над могильной ямой; очередной слуга притащил и раскатал по доскам роскошный турецкий ковер, красиво и благочинно прикрывший открытую могилу с покоящимся в ее глубине гробом короля.

В сопровождении служителей Гардинер вступил на этот импровизированный помост и торжественно огласил титулы юного Эдуарда:

— Король Эдуард Шестой, милостью Божьей король Англии, Ирландии, Уэльса и Франции, защитник веры.

После чего все церковники и прочие участники церемонии трижды повторили титулы новоявленного правителя.

Надо заметить, что этот ритуал не обладал никаким духовным воздействием. Все заученно твердили то, к чему обязывал созданный кем-то протокол. Однако правда заключалась в словах, сказанных ранее самими Генрихом: «Сотворению короля присуща особая магия», — и после должного оглашения титулов Эдуарда всех нас невольно охватил трепет. Я понял, что так или иначе Англия обрела нового правителя.

В заключение трубачи исполнили благозвучную и бравурную мелодию — и внезапно воспоминания о Генрихе начисто рассеялись, настало время Эдуарда, Эдуарда и только Эдуарда.

Король умер, да здравствует король.

ЭПИЛОГ

Очень мало людей искренне оплакивали короля. Я имею в виду скорбь, от которой чувствуешь себя настолько больным и слабым, что даже не помышляешь о возвращении к обычным мирским делам. Я страдал в одиночестве. (Даже Кейт, вдовствующую королеву, отвлекло от печали ухаживание Тома Сеймура.) У меня вдруг проявился молитвенный пыл и, проводя долгие часы в общении с Господом, я бесцельно слонялся по своим покоям. Вяло сознавая, что очень скоро мне предстоит покинуть двор, я не мог, однако, заставить себя пошевелить поникшими руками и заняться хотя бы разборкой и чисткой одежды, до сих пор не известил мою сестру о том, что собираюсь погостить у нее, пока не подыщу для себя новое жилье. Сборы представлялись мне жутко трудными.