Книга Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма - Коллектив авторов -- История

помещался в унтер-офицерском кубрике, где помещался и радист, который все время информировал нас о всех переговорах, как с главным командованием, так и с другими судами.

«Дерзкий» непрерывно взывал по радио о помощи. Главное командование запросило начальника Керченской флотилии: нуждается ли он в помощи? Начальник флотилии ответил, что все его суда идут в порядке. Судя по такому ответу, начальник флотилии не знал, что случилось с «Живым» и «Дерзким». Следовательно, капитаны «Херсонеса» и «Джигита» не сообщили о случившемся своему начальнику.

«Дерзкий», перехватив такой ответ начальника Керченской флотилии, тотчас же снова послал призыв о помощи, указав на сей раз приблизительно и место своего нахождения. В ответ на это главным командованием было послано в море два парохода: «Илья Муромец» — на помощь «Дерзкому» и «Даланд» — вообще навстречу судам оказать помощь, если в ней какое-либо судно будет нуждаться. «Илья Муромец» прошел стороной, не заметив «Дерзкого», а «Даланд» натолкнулся на «Дерзкого». Несмотря на сильный шторм, «Даланд» сумел подать «Дерзкому» три троса различной толщины. «Дерзкий» был спасен. Когда уже «Дерзкий» был взят на буксир, подошел и «Илья Муромец»…

3-я сотня особого Донского отряда, сгрузившись в Константинополе с «Дерзкого», разбрелась в разные стороны. 4-я сотня некоторое время сохраняла еще видимость воинской части, но потом тоже вынуждена была распылиться. Такова судьба особого Донского офицерского отряда.

Гибель 250 донских офицеров и экипажа не нашла тогда никакого отклика в кругах наших «верхов». Никто даже не поинтересовался выяснить причины такой печальной их участи. Наоборот, поначалу даже старались скрывать все это. Но так или иначе, а история особого Донского офицерского отряда войдет отдельным звеном в длинную цепь трагедии казачества.

Б. Пылин{285}

В кадетской роте в Феодосии{286}

Итак, как мне ни не хотелось, но с полком в начале сентября 1920 года пришлось мне распрощаться. Меня приодели, снабдили деньгами, продовольствием на дорогу и всеми нужными документами. Я даже получил что-то вроде послужного списка, в котором перечислялись события, происшедшие с полком за последний год, в которых я якобы тоже принимал участие. Я, конечно, был очень горд, ведь мне как раз в эти дни исполнилось четырнадцать лет.

И вот, распрощавшись со всеми, рано утром на подводе полка, направляющейся на ближайшую железнодорожную станцию, я отправился в путь. Проводить меня поехал поручик Лебедев. В последнее время он стал самым близким мне человеком в полку. Несмотря на разницу лет, мы подружились. Он был добрым и заботливым. Я полюбил его и привязался к нему. Он посадил меня на поезд и, помню, на прощание советовал, чтобы я не ленился и писал ему почаще, говорил, что будет ждать меня на Рождество и чтобы я привозил хорошие отметки. Этим нашим оптимистическим надеждам тоже не удалось осуществиться. Как и других алексеевцев, я его никогда больше не видел. Для меня начинался новый период жизни «без полка».

На маленькой станции перед Джанкоем наш поезд почему-то простоял больше часу. Тогда это было частым явлением, и такие задержки принимались как должное. Погода была хорошая, и публика высыпала из вагонов, чтобы размять ноги.

Одна группа, человек в десять, стала предметом общего внимания. В вышитых украинских рубахах, в цветных жупанах, в широчайших шароварах, с кривыми саблями на боку, они были ярким пятном на фоне серой массы других пассажиров. Прямо персонажи из «Запорожца за Дунаем». Это, может быть, было красиво, но, как все театральное, отдавало бутафорией и маскарадом. Вели себя они как иностранцы и разговаривали между собой только на «мове». Это была, как говорили, делегация от Махно, направляющаяся в штаб генерала Врангеля.

Добровольцы в это время заняли ту часть Новороссии, где хозяйничали в эти годы банды Махно. Было занято также Гуляй-Поле, их столица. Махновцам, хочешь не хочешь, опять пришлось столкнуться с добровольцами, с которыми у них были старые счеты, еще со времен Деникина. Тогда они, подняв восстание в тылу у белых, ударили в спину наступающим на Москву войскам, что послужило одной из причин поражения добровольцев. На этот раз они почему-то проявили готовность быть союзниками белых в борьбе с большевиками. Некоторые их отряды, как говорили, хорошо дрались на стороне добровольцев.

Правда, такой «альянс» продолжался недолго, и союзниками они оказались неверными и ненадежными. Как только выяснился перевес на стороне красных и белый фронт заколебался, они опять ударили в спину добровольцам, надеясь вместе с красными пограбить и поживиться в Крыму.

В Феодосию я приехал еще засветло. У коменданта станции мне объяснили, как найти Константиновское училище. У ворот казармы, где оно помещалось, меня остановил часовой юнкер, потребовавший мои документы. Тут же стояла группа офицеров, которые стали расспрашивать, кто я и откуда. Оказалось, что один из них меня знает. В Батайске он командовал взводом юнкеров, у которых я ночевал перед моим походом в Ростов.

В канцелярии училища я должен был отдать все мои документы. Из добровольца-алексеевца я опять превратился в школьника-кадета. То, куда я попал, мало напоминало старые благоустроенные кадетские корпуса с их веками сложившимся укладом жизни, с их безукоризненной чистотой, порядком и дисциплиной. Несколько больших, угрюмых, казарменного вида комнат, вплотную заставленных топчанами (грубо сколоченными из досок кроватями). На них матрацы, набитые соломой, покрытые одеялами, понятно, без простынь. На этих кроватях ночью спали, а днем сидели или от нечего делать валялись.

Обитателями этих комнат была молодежь всех возрастов, начиная с неискушенных первоклассников до великовозрастных, с усами семиклассников. Собрались, не преувеличивая, со всех концов России. Здесь можно было встретить кадет из Петрограда и из Москвы, из Пскова, из Нижнего Новгорода, из Киева, из Одессы и из Ташкента. В этих комнатах с утра до вечера стоял шум и гам. С внешним миром эти комнаты для простоты сообщались (конечно, неофициально) через никогда не закрывающееся окно, к которому снаружи была приставлена наклонно толстая доска. Другой, официальный выход был по коридору через главный плац. Этот путь был более длинный, там можно было встретить начальство, а главное — юнкеров, всегда готовых расцукать, а часто просто вернуть обратно