Книга Я вам что, Пушкин? Том 1 - Ричард Рубин

уже не в лучшем состоянии — недосып и пристрастие к пивку подкосили. А все ж мое.

Не готов я отдавать его малолетнему психу с наполеоновскими планами.

Обломает он свои молочные клыки. О мой кулак обломает.

Эта мысль подстегнула, и свинцовые оковы стали сдавать, потихоньку разжиматься. Ну давай, еще чуток поддави.

(да щас я щас, как говорил склочный папуг из мульта про Аладдина, у меня ж не десять рук, а только два крыла)

Кажется, Майкл мое пробуждение силы заметил.

— Лицо попроще сделай, — заявил он, — а то прохожие испугаются.

А голос у самого неуверенный. Храбрость наш скульптор реальности так и не прокачал.

И тут в ухо мне горячо зашептали.

— Я не знаю, кто ты на самом деле, но сделай одолжение, всеки ему, а?

Ну как тут даме отказать? Даже если эта дама ругается как десятилетка во время матча в «колде».

(все системы к бою готовы, капитан)

И действительно — остатки странной тяжести развеивались, будто бы растворялись под палящим солнцем. Мозг не подвел, отработал свое без сучка и задоринки.

(не благодари. я ж говорил, что мы команда. но если все-таки хочешь чем-то меня за службу вознаградить. постарайся не треснуться головой, когда получишь от него ответку)

Я в два шага подскочил к Майклу и выбросил вперед крепко сжатый кулак. Наверное, надо было какую-то эпичную фразочку придумать, ванлайнер, чтоб получилась сцена из боевика. Но креативность щас подвела и не активировалась. Поэтому я саданул ему молча.

Но праздновать успех было рано. Вместо того, чтоб выщелкать ему зуб или нос набок свернуть, я угодил во что-то вязкое и очень холодное. Похожее на студень, который в холодильнике позабыли на пару месяцев. Мое собственное лицо

(зачем ты себя бьешь? зачем ты себя бьешь?)

расплылось, черты поехали в стороны… Вязкая масса обволокла костяшки пальцев. Кожу закололо иголочками. Я зашипел и отдернул руку. Бля, вот будет прикол, если эта дрянь окажется паразитом-симбиотом, а я в нее со всей дури вляпался. Майкл же тем временем уже вернул исходную форму.

— Что ты такое? — процедил я.

— Вот ты чушок предсказуемый, конечно, Игорь, — зевнул мой противник, — рано тебе пока со мной тягаться. Но могу начислить балл тебе за попытку. Ты не сдаешься, и это достойно уважения.

— Вот погоди, щас так по баллу начислю, — парировал я, — за попытку и за все остальное. Я не позволю тебе херню творить, так и знай.

— Мы не позволим, — подхватила Нацуки.

Она все еще была слаба после того удара исподтишка. Стояла нетвердо, пошатываясь. Зато глаза пылали решимостью. Прямо-таки заразительное чувство. Да, может, впереди меня ждет мощная головомойка и выяснение отношений, но сейчас мы были вместе. А с такой поддержкой я бы вышел даже против психованной Алой Ведьмы, которая своих спиногрызов по всем вселенным искала.

Майкл усмехнулся и засунул руки в карманы.

— Позволишь, Игорь. Смотри!

И пропал. Никаких магических штучек типа телепорта или исчезновения в дыму. Выражение «моргнуть не успел» в данном случае оказалось правдой. Поэтому никто, кроме нас, исчезновения не заметил — мамаша была слишком занята препирательством со своими спиногрызами, старик завяз в книжке… Ну разве что лабрадор засек, но отнесся к произошедшему с пофигизмом. Я ему даже завидовал немного. У самого-то сердце чуть ли не в глотке колотилось от напряжения.

— Можно ведь называть тебя Гару? — неожиданно тихо спросила Нацуки.

— Можно, — отозвался я, — привык уже за неделю.

Она кивнула.

— Так вот, Гару. Лучше бы тебе все объяснить, потому что я, блин, неведомым образом за последние полчаса оказалась между бредовым сном и триллером вроде тех, что любит Юри. Хреново написанным триллером!

Тут коротышка погрозила мне кулачком. Отчего-то с этого жеста меня прям разорвало, и смех бесконтрольно вырвался наружу. Триллер, еще какой. Круче, чем одноименный альбом Майкла Джексона, е-мое. Если кто-то будет экранизировать такую шляпу, пусть на главную роль зовет Николаса Кейджа. И похер, что ему лет на сорок больше, чем Гару. Харизма решает, да и графикой лицо подправят. Вон, Кавиллу же сбрили усы…

(поздравляю, дорогой, ты все же сходишь с ума. добро пожаловать в наш уголок для безумцев. проходи, надевай рубашку. доктор скоро придет, коктейль из препаратов наведет)

Надо бы успокоиться, не то этот кулачок мне в глаз прилетит. Но я не мог остановиться и орал как сумасшедший до тех пор, пока слезы по щекам не потекли и воздух в легких не кончился.

Удивительно, но Нацуки мне не мешала.

— Так, — выдавил я, когда отдышался, — все, систему перезагрузил вроде как. Снова могу ясно мыслить.

— Это радует, — осторожно заметила коротышка.

— Не так-то у нас с тобой щас много поводов для радости, — резюмировал я, — но! Нехрен слезы лить.

— Ты их обязательно прольешь, — заорала Нацуки, — если сейчас же не расскажешь, что за дичь творится вокруг!

Мощность ее голоса в сочетании с въедливым тембром дала прекрасные результаты. Из близлежащих кустов с низкого старта взлетела стайка птиц. Дед с книгой вздрогнул и чуть не уронил очки.

— Якоб, Ингрид, пойдемте отсюда, — скомандовала мамаша, — небезопасно тут. Совсем подростки от рук отбились — шумят, угрожают. Полицию бы вызвать за нарушение общественного спокойствия!

Продолжая костерить нас последними словами, она повела детей прочь. Те присмирели и позабыли о том, что еще минуту назад умирали без мороженого.

(ах этот славный советский пломбир)

Нихрена себе. Оказывается, типаж «яжматери» встречается даже здесь. Они действительно распространены повсеместно!

Нацуки фыркнула и пнула подвернувшийся под ноги камешек.

— Я бы тоже вызвала полицию. И предъявила бы этой дамочке обвинения за издевательство над ребенком.

— М? — не понял я, — за что? Не, я хз, конечно, какой нынче положняк в воспитании детей, но если их не контролировать, они ж тем же мороженым обожрутся, стоп-крана не предусмотрено…

— Да дело не в мороженом! — тут она заговорщицки мне подмигнула, — смари, кем вообще нужно быть, чтоб ребенка назвать, бля, ЯКОБОМ? Это ж имя, я даже не знаю для кого! Для дряхлого ворона, что ли!

(пусть старо как мир понятье корча порча приворот / практикуем мы к проклятьям современнейший подход)

Теперь уже в голос заорали мы оба. Стояли обнявшись в скверике под лучами послеполуденного солнца и хохотали как два пенсионера на записях «Аншлага» — до соплей