Книга Ивушка неплакучая - Михаил Николаевич Алексеев

непременно угодить за пазуху, студеные капли. Феня и Мария ежились и радостно хохотали. Соловьева и тут не удержалась, чтобы не быть Соловьевой. Бесстыдно оголяясь и обтирая по-девичьи упругие и полные груди, обнажая в улыбке белые подковы зубов, говорила:

— Словно мужики пристают, лезут за пазуху!..

— Да будя уж тебе! — вяло отозвалась Феня, поскольку только что нечаянно порушила на самом солнцепеке муравейник. Сокрушаясь над растревоженными его жителями, видя, как несут они куда-то по одному желтому продолговатому яичку, как отчаянно борются за жизнь, она позвала подругу: —Маш, подойди, глянь, что я тут… Никогда не прощу себе этого!..

Соловьева подошла, хмыкнула:

— Хм… Я думала, и правду что…

Феня обиделась:

— Ну ты и жестокая, Мария!.. Аль не видишь, царство-то какое я сгубила?..

— Подумаешь, муравьи! — сказала Соловьева холодно. — Нынче людей губят целыми тыщами — не жалеют. Вон во Вьетнаме что творят! А ты… — Мария присмотрелась к подруге, что-то узрила в ее лице неладное, спросила обеспокоенно: — А что это ты… вроде бы какая-то другая… Что с тобой, Фень?

Феня заговорила, стоя по-прежнему у растревоженного муравейника:

— Никто ведь, ну, никто его не знает, как я. Штопалиха, хоть, может, и невзначай, но правду как-то о нем сказала: хочет сделать как лучше, а у него выходит все наоборот. Добрый больно, мягкий, как воск. Сам расставил для себя силки и теперь барахтается в них, как глупый голубь.

— Бабник он порядочный, твой голубь.

— Вот это уж неправда! Больше наговору, чем…

— А ребятишки рыжие по селу бегают?

— Ребятишки, они, почесть, завсегда рыжие. Повыгорают на солнышке, — сказала Феня, а глаза потемнели, наполнились острой болью.

Увидев это, Мария решила пожалеть:

— Сколько ты, Фенька, натерпелась из-за него, нескладного?!

— На роду, знать, мне написано такое.

— «На роду»! Эх ты!..

— Довольно, Мария! О другом, что ли, нельзя поговорить?! Пойдем прямиком, к реке, переплывем ее — так ближе к нашему стану. Я завсегда так делаю. Мужиков там нету, разденусь, свяжу одежду в узел и поплыла. Айда!

— Ты, видно, и вправду с ума сошла. Да я сроду не переплыву с одежей-то. Сейчас же пойду ко дну, как тот топор. Тебе же отвечать придется за утопленницу рабу божью Марею. Нет уж, я в обход. Иди к тому омуту одна… — Мария повернулась и пошла с поляны, напевая:

Почему, отчего

Падают слезинки?

Это просто ничего —

По любви поминки.

У реки Феня, как делала это не раз, скинула платье, скомкала его в узел, подняла высоко над головой и, ойкая от подымавшейся по теплому телу все выше и выше воды, отошла от берега, затем опрокинулась на спину и поплыла, отфыркиваясь и пуская сквозь плотно сжатые губы невысокие фонтанчики. Добравшись до противоположного берега и выйдя на него, она на всякий случай посмотрела на куст, под которым любил когда-то сиживать со своими удочками Апрель, и только уж потом стала промокать носовым платком покрытое капельками воды и «гусиными» пупырышками тело, радующееся утренней купели. Делала она это не спеша, стараясь продлить теперь уже солнечные ванны, не опасаясь чужого глаза. И потому Тишкин Голос, раздавшийся неожиданно за ее спиной, прозвучал для нее как выстрел. С перепугу она скакнула опять в воду, окунулась с головой и, простоволосая, закричала с середины реки:

— Откель тебя черт принес?

— Твой Авдей послал рыбешки на щербу поудить. Апрель отказался снабжать нас.

— Он такой же мой, этот Авдей, как и твой… Уходи же отсюда, что глазюки-то пялишь, ай никогда не видал?

— Видал, но все ж таки интересно, — отвечал Тишка, поворачиваясь к купальщице спиной. — Вылазь, не съем…

Она вновь вышла на берег, забежала за куст, оделась там, подошла к бывшему бригадиру, глядела на него прямо, с едва просвечивающейся улыбкой, поправляя на запрокинутой голове мокрые темные волосы. Державшаяся в ее зубах заколка придавала ей несколько надменный, вызывающий вид. От нее пахнуло на Тишку здоровой бабьей свежестью; млея, он невольно прищелкнул языком, сказал:

— Ишь ты какая!..

— Какая уж есть! — с напускной строгостью ответила она, заключив: — Только, Тишенька, не про твою честь.

— Знаю, что не про мою, — понуро вымолвил Непряхин, вздохнув. — Неизвестно только, Фенюха, для кого ты берегешь это добро…

— Видала я таких жалельщиков. Пришел рыбку ловить, ну и лови, промышляй на здоровье.

— Что-то расхотелось. Да и опоздал я. Какой же теперь клев — солнце-то вон как уж высоко!.. Ты, вижу, земляничку собирала. Может, теперя пойдем в лесок вместе?..

— Земляничка-то на полянах водится, — спокойно сказала Феня, делая вид, что не понимает, к чему клонит Тишка, — да и куда тебе по ягоду с одной-то рукой?

— Ну до той ягоды я, Фенюха, и одной рукой дотянусь…

— А по шее не хочешь? — спросила все так же просто и спокойно Феня, покончившая с уборкой своей головы. — Что это у тебя из кармана-то торчит? Никак четвертинка?

— Она, не стал скрытничать и выкручиваться Непряхин, — она, голубынька…

— «Голубынька»! Эх ты, пьянь несчастная!..

— Не ту песню ты, Фенька, заиграла. Я ее досыта наслушался от моей Антонины, а у нее голосок покрепче твоего будет — как зачнет чесать!.. Иди лучше к тракторам, сейчас девчата заявятся, пропашными займемся, меня в твои помощники определил Точка… Кстати, он уже на стане, ждет там Кустовца, тот обещался нынче приехать, заглянуть к нам… А я все-таки немного посижу тут, можа, какая дура клюнет…

— Немного их осталось дур, какие на твою, Тиша, удочку клевали.

— Найдутся, — сказал Непряхин и самодовольно ухмыльнулся, прилаживая на толстой губе своей самокрутку: фабричных сигарет и папирос он по-прежнему не признавал, потому как не испытывал от них удовольствия, припасал для себя самодельный табачище, от которого у непривыкшего к нему человека глаза на лоб лезли. Помедлив, трезво закончил: — Ты права. Удильщик из меня, Фенюха, ныне, прямо скажу, ненадежный. Могу оконфузиться в самый решительный момент…

— Ну вот видишь! А еще в лес заманивал.

— Да это я так, к слову пришлось. Мне теперь, Фенюха, хотя бы толечко с законной женой управиться…

— Выдает она тебе за четвертинки-то! — вернулась Феня к прежней мысли. — Дает чертей?

— Дает, но не так чтобы уж очень, — ответил Тишка. — Не меня — пенсии моей Антонине жалко, боится — пропью. А так ничего. Брось ей эту пенсию через забор, а сам хоть до утра домой не являйся. Спасибо тебе, Федосья Левонтьевна, помогла мне с пенсией. Ежели бы не ты…

— Не я, Тиша, а закон такой вышел…

— Закон-то закон, Фенюха, да не