Книга Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

– Оно ушло и закончилось, – выдавил чародей. – Ни один демон в моей сумке не избегнет наказания за эту оплошность. Кто-то здесь знал, что это готовится, помяните мои слова, кто-то чуял это в ветре, но молчал.

– Что это было? – спросила София, и Мордолиз радостно залаял, бодая ее в зад, чтобы пошевеливалась.

– У меня есть догадка, – ответил Хортрэп. – Но надо уточнить.

– Гребаные демоны! – выругалась София, глядя на Мордолиза. – Сначала найдем наших друзей. Готов отвести меня к Марото и остальным?

Мордолиз потрусил в тяжелые клубы дыма, медленно поднимавшиеся из долины, и София последовала за ним. Нет лучшего проводника по свежеиспеченному аду, чем личный демон.

* * *

– Вы только посмотрите! – воскликнул брат Ван, все еще сидевший верхом на Доминго, но смотревший назад, туда, где рушилась черная башня.

Доминго учуял даже раньше, чем до них добралась волна дыма, прокатившаяся вверх по склону, и его глаза увлажнились, как только нос узнал оранжевое шалфейное масло, которое Консилия добавляла в ванну Эфрайна, когда тот был совсем крошкой, когда Доминго еще мог смотреть на свою жену не только с отчаянием, а на сына – не только с разочарованием. Серый саван притушил и приглушил мир, и даже анафема, сидевший на его ногах, показался далеким и безвредным, как воспоминание о былых неудачах.

– Война окончена, – тихо произнес Ван. – То, что было предсказано в Песнях, свершилось.

– Что ты сделал? – так же тихо спросил Доминго и, поскольку уже было слишком поздно для самообмана, поправился: – Что мы сделали?

– Мы спасли Звезду, Доминго. – Молочные слезы текли по Ванову подбородку и капали на багряный мундир полковника. – Вы спасли Звезду, вложив свою веру в Цепь. Ее всемилость называла это оружием, потому что иначе вы бы не поняли, но это никогда не было оружием. Это был дар всем смертным.

– Я спросил тебя, что за хрень я сделал, ты, мерзкое чудище! – Голос Доминго надломился. – Перестань нести цепную бредятину и ответь. Пожалуйста, скажи, что я сделал?

– Бредятину? – Восторженная мягкость ушла с лица Вана, щеки высохли. – Вы по-прежнему сомневаетесь в ней? Даже после всего, что увидели? После всего, что сделали?

– Я просто хочу знать, – сказал Доминго, откидываясь на пропотевшие подушки под насмешливым взглядом оседлавшего его монстра. – Просто хочу знать.

– Нет, не хотите, – возразил Ван. – И никогда не хотели. Вы потратили жизнь, отвергая правду на вдохе и требуя ответов на выдохе. Я собирался показать вам, я думал забрать вас с собой… Но вы недостойны.

– Ты ведь и сам не знаешь? – Доминго, должно быть, обезумел, как и Ван, потому что было трудно не взорваться хохотом, глядя на маленькое, печальное и сумасшедшее чудище, которое воображало, будто все просчитало в этой игре. – Ты не говоришь, потому что и сам не знаешь, что натворил!

– Я спас мир, а теперь собираюсь отправиться за наградой, – сказал Ван. – Но сначала я избавлю вас от дальнейшей боли. Это будет… неприятно, потому что грешников туда не берут, а я считаю, что вы достаточно настрадались в этой жизни. Вы можете презирать меня, Доминго, но я не испытываю к вам ничего, кроме жалости.

Доминго застонал, когда тощий ведьморожденный переместил свой вес, рассылая новые волны боли по сломанной ноге полковника. Из рясы брат Ван извлек черный нож, от которого Доминго отказался на азгаротийской границе, когда прикончил непорочновского принца. Какой давней историей это казалось – захват непорочными Линкенштерна был для полковника преступлением, заслуживающим казни. И мечтал он тогда о великом – а не всего лишь о достойной смерти, во всяком случае не такой, как та, которую ему, похоже, предстоит сейчас принять. Он спросил себя, отзовется ли семья иностранного принца на весть о лютой смерти их отпрыска так же, как откликнулся сам Доминго, – яростью, а не горем…

– Пускай надежные пути ведут тебя к ее груди, – произнес брат Ван, держа кинжал так неуклюже, что Доминго не стоило надеяться на быстрый конец. – Пора позволить ангелам забрать вас, полковник.

– Сомневаюсь, что кто-то из нас увидит ангелов вообще, – ответил Доминго, напрягшись каждой жилкой искалеченного тела, когда брат Ван склонился, чтобы перерезать ему горло.

Ведьморожденный придвинулся близко, как любовник, и Доминго пробил ему мягкий висок медным ястроглазом. Ван перекатился на бок, слепо тыча кинжалом во все стороны и задев щеку Доминго. Лезвие прошлось по кости и рассекло ухо. Это был именно тот дополнительный стимул, в котором нуждался полковник, и он ударил анафему еще раз, сильнее; стекло, вставленное в медную трубку, разлетелось хрустальным фонтаном, и брат Ван обмяк, а их лбы больно стукнулись друг о друга.

– Мудрый генерал никогда не покидает поле боя, – сообщил Доминго неподвижному монаху. – А я никогда не дарил мальчику ничего, что не сгодилось бы как оружие.

Брат Ван, отключившись, уронил нож за борт фургона, и со сломанной ногой и нерабочей рукой полковнику потребовалось чуть больше времени и усердия, чтобы выполнить необходимые действия, но особенно мешал спазм в шейных мышцах. В жизни не подумать, но это оказалось худшим из всего – словно тысячи шипов впились в позвоночник, когда он скатил с себя анафему, а после кое-как уселся прямо. Дым стал гуще; Доминго словно пробрался в полную пара баню, чтобы украдкой поцеловать Консилию, пока Эфрайн, смеясь ясным и резким детским смехом, плещется в ванне, – звук, всегда раздражавший Доминго.

Ему следовало разорвать простыни и связать брата Вана, пока тот не очнулся. Допросить, когда монах придет в себя, используя методы, предназначенные только для изменников Короны. Извлечь из кривды правду. Но из Доминго вытекло столько крови, что неизвестно, сколько он продержится в сознании. Кто знает, как долго он вообще проживет. И полковник Доминго Хьортт сделал единственную разумную вещь, какую сумел придумать: он принялся молотить брата Вана по затылку, пока не кончились силы поднимать разбитый ястроглаз. Тогда он откинулся на залитую кровью, изгаженную постель, шипя в ответ на песни, которые пело ему искалеченное тело, и уставился в затянутое дымкой небо, надеясь, что дым рассеется и он в последний раз увидит солнце, прежде чем отправится в то место, которые суеверные зовут Изначальной Тьмой, хотя Доминго знал: это не больше и не меньше, чем холодная-холодная земля.

Глава 26

Мрачный прижимал к земле мальчишку, которому не было и двенадцати оттепелей, и душил его насмерть одной рукой. Мрачный чуял запахи мочи и дерьма, крови и старости, но этот последний становился все слабее, и, когда совсем исчез, варвар надавил сильнее. Глаза мальчишки вылезали из орбит, ноги месили воздух, смешные пальцы цеплялись за руку Мрачного. Это было черное дело, но его нужно было сделать, потому что дедушку убили вообще без причины; убили так, что покрыли позором их предков. Месть должна была свершиться, и Мрачный усилил хватку и отвернулся, ибо никакого удовольствия это не доставляло.