Книга Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов

Он внимательно наблюдал за тем, кто регистрировался на его рейс. Он ждал, чтобы среди пассажиров появилась какая-нибудь старуха с внучком, он очень надеялся на это, или беспомощный дед с клюкой – тоже подходит.

Но регистрировались в основном колхозники – пожилые мужчины в невероятной величины кепках, их жены, одетые, несмотря на жару, очень тепло; подошел к стойке старик, но без клюки, ходит вполне самостоятельно, к нему не навяжешься, назойливость – заметна. До объявления посадки оставалось еще полчаса.

«Это хорошо, что я уговорил девицу в кассе отдать последний билет на этот рейс, – думал Кротов. – Только не надо зазубривать движения, это Луиг советовал, а немцы все одно заставляли, поэтому и войну проиграли, фрицы чертовы! Выиграли б, не пришлось мне змеем жить, ногой бы все двери открывал… Все получится так, как я задумал, только не зубрить движения. А если в самолете будет сидеть гаденыш из транспортной милиции? Нет, на таких рейсах не должен. Да и потом я его замечу, всего три пассажира должны еще прийти, что ж этот гад будет регистрироваться, как мы? Самолет маленький, одна проводница, и все. Дверь у пилотов закрыта, а она ходит, воду даст, если только попросишь, на таких рейсах вода не положена, билет и так дешевый… Из Смоленска я ушел чистый, они не могут Кротову со мною повязать, они сейчас округу шарашат, ищут, кто взял ювелирный… Даже если малыша уже нашли в Магаране, со мной не свяжут… Головушки нет, пальчиков – тоже… Ах, Журавлева, Журавлева, ах, плачет по тебе петля, сука… Нет, я иду чистым, я чувствую это, через час я буду там… Золото и бриллианты таможенная «пищалка» не посечет, в тряпке, под инструментом, рядом с пистолетом, тысяч пятьдесят зеленых потянет, ничего, для начала хватит… Эх, пришла бы бабка с детенышем, с каким-нибудь завалящим, запаха я их не переношу, а этого бы козой пугал, леденцами кормил, с ребенком куда хочешь пустят, относятся по-особому, социализм, мать его растак, забота о детях, чтоб они все неладны были… “Беременна я, Гришенька, – вспомнил он Петрову, – ребеночек у нас будет”. Дура, сама себя счастья лишила. Она б мне сейчас пригодилась, она зубами б глотку кому хошь перегрызла, только скажи… Баба и есть баба, достал ты ее, каштан из огня потащит, отца родного продаст…»

И тут Кротов увидел того, кого так ждал: шла потная, растерзанная женщина с двумя тяжелыми чемоданами, а за нею, вцепившись пальцами в юбку, топала плачущая девочка с куклой в руке.

Кротов поднялся, подбежал к женщине:

– Я помогу… Носильщиков-то не было, что ли?

– Да откуда они! – ответила женщина, вытирая со лба пот.

– Безобразие, да и только. Если фрукты везете, не советую сдавать, лучше я вам помогу донести, швыряют чемоданы, спасу нет, помнут все.

– Да неудобно, что ж вы тащите, – ответила женщина, – спасибо, только тяжелый чемоданище-то.

– Он тяжелый, а я не такой уж и старик. – Кротов нагнулся к девочке, достал из кармана леденец: – Держи, маленькая. Тебя как зовут, мамина дочка?

– Ли-дочка, – протянула девочка и начала деловито развертывать леденец, вопросительно при этом глядя на мать. Та, наконец, улыбнулась:

– Съешь, доченька, пососи…

Кротов подвел женщину к стойке, поддерживая под руку, спросил у регистраторши:

– Можно нам чемодан с собой взять, девушка? Там фрукты, кидать будут, помнут.

– Тащите, если хочется, – ответила девушка за стойкой, взвешивавшая чемоданы, – только перевес, двадцать шесть килограммов лишние.

– А у меня недовес, – Кротов заставил себя улыбнуться, – мы ж вместе летим, вы на мой вес запишите чемодан, доплачивать не хочется, да и маленькая с нами…

– Покажите ваш билет, – сказала девушка.

– Да я ведь только сейчас регистрировался…

– Все вы «только сейчас» регистрируетесь.

– Чего ж вы грубая такая? – удивилась женщина. – И так лететь с ребенком страшно…

– Страшно – поездом ездите, – отрубила девушка. Она развернула билет Кротова. – У вас рюкзак семнадцать килограммов, Мулиношвили. Все равно три килограмма перевес…

– Да ладно, – сказал Кротов, – три кило всего, а мы с ребеночком…

Девушка поставила штампы, вернула билеты, одну бирку повесила на чемодан, который стоял на весах, вторую протянула Кротову:

– Прицепите на тот, что с собой берете.

– Только у нас девочкины вещи в том, – Кротов кивнул на чемодан, который по-прежнему стоял на весах. – Можно будет в самолете взять оттуда теплые вещи?

– Бортпроводника спросите, а не меня!

Когда Кротов отошел, девушка просчитала пальцем – все ли зарегистрировались, позвонила в диспетчерскую, сказала, что можно объявлять посадку.

Когда пассажиры – Кротов взял на руки девочку, подхватил чемодан женщины, а ей отдал свой ящик – двинулись на посадку, к стойке подошел младший лейтенант милиции на воздушном транспорте Козаков, внимательно посмотрел список зарегистрированных пассажиров. Ни Милинко, ни Минчакова, ни Пулинкова, ни подобных им фамилий не было; на фамилию Мулиношвили, понятно, не обратил внимания, слишком уж далеко от одной из возможных фамилий того человека, которого искал уголовный розыск Советского Союза.

Второй пост у выхода на поле тоже не обратил внимания на очкастого геолога – они тут часто летают, чуть не каждый день.

На выходе из здания аэропорта к автобусу пассажиров попросили пройти через хитрые воротца «пищалки»; женщину Кротов пустил первой. Тонко и очень слышно запищало.

– Откройте чемодан, – сказал спутнице Кротова мужчина в милицейской форме.

Женщина вопросительно посмотрела на Кротова.

– Да что ж ты?! – сокрушенно сказал он, не спуская девочку с рук. – Открой защелку… Геолог я, тут инструмент, бомб нету, – засмеялся он, глядя на милиционера…

Тот помог женщине открыть ящик, увидел аккуратно уложенные инструменты, кивнул:

– Проходите.

…В самолете Кротов попросил соседа – обросшего жесткой щетиной старика – уступить место женщине с девочкой:

– Мы вместе летим, папаша, мы вам два места отдадим, в хвосте безопасней к тому же…

– В маленьком самолете всюду безопасно, – ответил старик и поднялся с кресла.

– Ой, спасибочки вам, гражданин, – сказала женщина Кротову, – как бы я одна управилась, прямо не знаю!

– Мир не без добрых людей, – ответил Кротов и потрепал по голове маленькую Лидочку. – Правильно я говорю, доченька?

«Только б они открыли дверь, – подумал Кротов, – только б сработал мой план. Откроют. “Человек человеку”. Откроют…»

– Граждане пассажиры, – прохаживаясь между креслами, сказала бортпроводница, – продолжительность полета час сорок минут. Просьба привязать пристяжные ремни и воздержаться от курения.

«Через час двадцать начну, – подумал Кротов, – надо точно засечь время, тут в минуте нельзя ошибиться. И – в направлении. Хотя там должен быть виден берег, я за берег уцеплюсь, не дурак же, и нервы держу. Минут через тридцать я первый раз пройду в хвост, принесу девочке что-нибудь. Надо придумать, за чем пойти? Скажу, что дует, наверняка у бабы в чемодане лежит теплая кофта для девчонки. Наверное, захочет сама пойти, колхозница, боится, что я ее ситцевое платье сопру. Морда конопатая, глазенки-то, глазенки махонькие… Я ей скажу, чтоб девочку с колен не спускала, плакать, скажу, будет ребенок. “Не верите, что ль?” – спрошу, на такой вопрос у них все отвечают: “Да что вы”».